|
|
|
|
|
|
|
Александр Бождай
Я живу в городе-решетке из пустых зон и узлов высочайшей энергии. В нем - кашель автобусов, заблудившихся в сумеречной паутине. И заросли антенн, знающих все о законах вибрации Дождя. Есть тысяча ясных причин, чтобы не верить в существование Дождя, и всего лишь несколько мутных догадок, доказывающих обратное. Дождь имеет серый цвет. Его присутствие можно уловить, когда шаги теряют свою меткость и рассеянно мечутся по мокрому асфальту. Если я посылаю тебе сигнал, он не долетает и, хлопая мокрыми крыльями, возвращается назад. Поэтому я знаю, что нахожусь где-то очень глубоко внутри Дождя. Здесь даже не видно, вверху или внизу его корни. Если Дождь вдруг кончится, мне будет даже нечем поделиться с тобой перед сном. Я человек августа и в ноябре мой рассудок звенит от боли. Городская толпа безлика и навязчива. Она похожа на дикий водопад медленных стылых птиц. Это тошнота и экстаз, одновременно и не перемешиваясь. Позови меня из своего разноцветного троллейбуса. В его проводах радуга, в его короне венец голубых искр.
Когда тебя нет - ты пустота, которую я не в
силах объяснить. Утреннее погружение в Мондриана - кратковременное и пронизывающее. Совсем как некое мимолетное воспоминание детского ощущения весны. Несколько запахов, раскалывающих вдребезги каменеющее сердце. Несколько живительных всполохов на самом дне мутного омута. Волна цвета, смывающая с глаз серую накипь. Все начиналось с деревьев. Бесчисленная череда деревьев, - таких разных, безымянных и безмятежных. Но если долго смотреть в их наружность, то можно увидеть напряжение. Сквозь бесплотную регулярность, они пытаются протянуть к звездам свою волю, которую мы знаем и видим как ветви и корни. Подобно настырному плющу, они тянутся, извиваются и уплотняются между узлами невидимой решетки, кристаллизующей Вселенную. То выгибаясь в медленной истоме, то вдруг скрючиваясь в неистовой судороге, они ни на миг не прекращают свой прыжок сквозь решето жизни. Постепенно деревьев и прочих видимых, угадывающихся образов становится все меньше. И все больше линий, дающих зыбкие контуры решета. Беглый взгляд рождает видение крупных, почти на весь холст, ячеек, сквозь которые проникает обобщенная волна того или иного цвета. Пристальный взгляд дает ощущение бесконечного внутреннего дробления ячеек решета на более мелкие. Фокусник, управляющий фокусом микроскопа, обезумел… Первоначальная волна монолитного цвета расщепляется на брызги оттенков. Все мельче и мельче, разнообразнее, изощреннее… И внезапно, это радужное, уже совсем неразличимо мелкое зерно - мозаика, складывается в целостную картину, на которой небо, деревья, вода, отражения деревьев, отражение неба. Все тело вздрагивает, попадая в шипящую струю своего мира, и на миг цепляется мертвой хваткой в знакомые образы. Но тут же вновь набирает скорость в потоке восприятия, словно машина, преодолевшая неожиданную выбоину на дороге. Вокруг опять дробящийся калейдоскоп цветов, водоворот форм и ощущений - неповторимый, роскошный, безумный и бесконечный.
Фокусник неистов. Кто вспомнит, что такое
дерево? Город - лабиринт хранит в хитросплетении улиц тысячу ветров разного цвета и запаха. В омуте старых кварталов улиц Чкалова, Богданова и Куйбышева обитают насыщенно коричневые и золотые ветра, пахнущие колокольным звоном, печным дымом и рекой. На улицах Маркса и Красной пристанище ветров грязно-желтых, пахнущих наступающим вечером и мокрым асфальтом. В Лермонтовском сквере и вдоль Московской мягко струятся бархатно-серый и оранжевый ветра. Они братья и пахнут пылью, листвой и, почему-то, жареным мясом. Володарская - пристанище серебра и оживает она лишь ночью. На Западной живут ветра утренний зеленый и гордый белый. Они носят запахи подвалов, желудей и стрижей. Гладкова безветренна. Там крадутся шелестящие сквозняки, заманивающие в призрачные дворы, где нет ни времени, ни пространства. Я видел множество других ветров - тех, что спят летом и бешено вьются зимой. Тех, что горчат в октябре и ослепляют в марте. Настоящее имя улицы можно произнести лишь на языке ветра, что обитает на ней.
Осенний дождь сосредоточен и методичен.
Город бьется как серый воздушный шарик на нитке, подвластный воле тысячи
ветров. Ну рвись же, нить! Когда спустится ночь, улицам нужны иные ветра. Галактики хлебных крошек и в воздухе остатки золотой икры. Полуночное Солнце светит из под земли так, что трудно стоять на месте. У меня обожжены ноги и, иногда, моя тень пачкает лебяжье небо. Я подарю тебе спокойствие, от которого в пространстве цепенеет сталь. Хотя ты можешь назвать это и по-другому. Я попытаюсь подарить тебе нечто еще большее, и мы будем плавать в теплом жидком времени.
Белый шаман в нейлоновых носках возвестил о
том, что выстрел зимы уже в стволе. Лучше всего там, где мы находимся в данный момент. А в данный момент мы танцуем великий танец. Тот великий танец, который всегда танцуют на краю страшной бездны. Он красив и красота его порождает равновесие. Только в смерти залог равновесия, поэтому эта штука никогда не выйдет из моды. Мы танцуем так, как будто ведем последний бой. Искусство боя, - когда без боя и когда в последний раз. Говорят, жизнь есть война, мир - аномалия. Гибель одинокого война, соблюдающего все правила боя, неизбежна! Но единственная жизнь, которую мне хочется прожить - это жизнь волшебная, к которой не применимы правила боя. Мое сердце переполнено и, от этого, невозможно сдержать язык. Мой страх велик, но еще не настолько, чтобы дарить премудрость. Его хватает ровно на столько, чтобы дарить печаль. А печаль иногда червоточит сердце. Сила злая сильна лишь злом во мне скрывающимся. И поэтому на каждое зло стараюсь быть младенцем. Нельзя идти одновременно двумя дорогами, если есть куда идти. А если идти некуда, то все дороги одинаковые. У дороги нет ворот, она миражится тысячью тропинок. Ты волен выбрать ту, которой грезит твое сердце - но ты не волен не выбирать! Выбираться придется не тем путем, которым выпало заблудиться. Иногда я встречаю тех, кто поет. И в этот момент они готовы умереть, но они готовы и выжить. Поэтому они мне интересны. Эти встречи случайны, а значит они истинны. И мы стоим перед узкой дверцей, за которой уже нет двойственности. Мы держимся друг за друга и, поэтому, никак в нее не пройдем… Я вижу, камни улиц, что переливаются хрустальными чернилами. На пальцах моего сна браслеты речных извилин - видимо я опять приснился сам себе. Я дергаю за краешек прогнувшегося неба, и холоднющщая тишина окатывает с ног до головы всех бессонных. Меня печалит море, наверное это уже безнадежно.
И когда кончится воздух, я снова выйду на
волю - налегке, без слез и боли. И вновь странствовать по безлюдным
площадям крыш, непрестанно меняя форму и силу звучания. И Смерть плясала вокруг него… Нэцкэ облаков… 40 градусов страсти…
Сколько лишних движений, чуть уловимых, но
все же лишних. Если сложить все время, потраченное на них, то его вполне
может хватить на то, чтобы сбросить со своих плеч мир.
Ночной уют мягкого кресла. Черный чай с
душой лимона. Сотня мерцающих томов утопает в бархатной тени книжных
полок. Пять сотен музыкальных пластинок, каждая из которых - воронка в
новую реальность или нереальность. Течение дождя по ту сторону окна. Капли
воды из кухонного крана. Уют, покой и вечность, за которыми - неизбежный
сон. Видимо таков эскиз осени.
Под изменчивыми небесами сеансы
растительного телевидения, танцы восточных грибов и колоссальные
стеклянные книги с окнами и дверями.
Под изменчивыми небесами любая погода
состоит из огня и ртути. Лето было ложью. Лето растаяло во рту. И наброски
облаков разбросаны в ползающих лужах. Как тяжело придумывать рифму словам. Ее вообще невозможно придумать. Я ее слышу лишь тогда, когда удается пропеть их звучание. Так редко удается пропеть слова… Ведь далеко не все из них имеют певучее тело. Есть много других слов - колючих, кислых, рассыпчатых, бестелесных. Я не могу их петь и, следовательно, не слышу их братьев по рифме. И только чисто случайно, вслепую и наощупь, удается выстроить их в неровные легионы стихов. Мне хочется слышать стихи, похожие на весенние венки из желтых одуванчиков. Стихи, в которых слова, нежные и ароматные, в бесконечной любви, нежно переплетены друг с другом. Такими стихами можно увенчать голову ангела. Они так подстать его быстрым белым крыльям.
Господи, почему я почти глух к стихам,
которые так идут крыльям? Может моим глазам не хватает сладких цветов
весны? Или я говорю на языке неродном моему сердцу? Что это за звуки,
которыми выговаривается мое имя? Так много вопросов и подозрений. Сумерки пульсируют странными звуками. Кривляются мимолетными вспышками перед слепыми деревьями. Трутся о дождливый потолок своей тюрьмы. Сумерки приторно пульсируют в тесных висках. С каждым ударом все темнее и грубее - вбивают меня в сон, словно гвоздь. Гномы слов живут своей жизнью, превращая остатки света в загадочные металлы.
Как нежен защитный бархат, сквозь который
хлынет ослепительная неизвестность… Вновь оказываясь во сне, я раскрываю свою любимую книгу. Новая глава весьма утонченна и обещает окончательно раздавить мой рассудок. Ну что же, ради того, чтобы сойти с ума и стать нормальным человеком стоит начать с начала… А вот и долгожданный ангел - безупречный, беспощадный и бессмысленный словно сон. Он находится между тем, что видит мой левый глаз и тем, что видит мой правый глаз. Я говорю ему, что незнание - великая вещь, обладать которой можно с помощью ничегонеделания. А он отвечал мне на чистом санскрите: "Считай всякий день, что тебе выпал, последним и будет милым тот час, на который ты не надеялся". Я понял, что это Гораций. Итак, я посвящаю твоему могуществу свой дар речи. Истинное могущество кроется в разнообразии. Настало время вопрошать о человеке с флейтой. В его песни великолепие следствий и значимость причин. Его слоган безупречен: "Бог - это всепоглощающая ответственность, а нас влечет скорее к среднему, чем к исключительному". Он был глупым как пробка в восемь лет. Говорят, что в лучших правилах нет исключений. Однако, правила для зрячих отличны от правил для слепых. Зрячий человек никогда не выставит себя на всеобщее обозрение, ибо из всех остальных, наверняка, найдется еще некто, наделенный даром видеть. Умирают не от сигарет, а от глупости.
Человек одинок по определению. И лишь
нереализованные желания держат нас в тисках этого плена. Любовь это
Служение. Любовь это Вера. Но когда Вера является причиной войны, она
превращается в религию. Вчера мы сидели на зеленой горе и устраивали кастинг среди оранжевых облаков. Фильм, озвученный стихами, вышел захватывающим. И много часов спустя, переведя взгляд вниз, мы погрузились в слезящийся ночными огнями LA 60-ых. 60-ые были вокруг нас везде. В уханьях и вздохах огромных металлических слонов где-то на Пензе III. В магии индустриальных барабанов. В сказках варганов. В полетах огненных змеев из тлеющего газетного пепла. В еле слышных ветерках прохладного бездомного джаза, что скитается над логосами улиц. Я трогал руками ночь и улыбался.
Вернуться домой было просто. Я вспомнил, что
третий день не чистил зубы… Когда я просыпаюсь первым, я слушаю ее дыхание. Я незаметно цепляюсь за него и держусь все крепче и крепче. Ее дыхание похоже на лестницу и я умею по нему двигаться. Это движение внутрь - то прямо, то по кругу - странно и загадочно, с каждым шагом все легче и быстрее. Ее дыхание нежно увлекает меня обратно, в бархатный сон с легким привкусом гари и медовых деревьев. Медовые деревья - где это было? Оранжевые капли завтрашней росы и цепочка слов, уводящая к морю. Море… Цепочка слов… Хлопки лопающихся камней… Пристальный зеленый взгляд ящерицы - ее зовут Радугой, и она называет мое имя. Но глубокий вздох моря перехватил его, так и не дав услышать. Дыхание Моря. Толчок изнутри. Дыхание. Ее дыхание. Очередной восходящий виток выносит меня на поверхность сна, на ослепительное лезвие утра.
Она слушает мое дыхание и уходит с ним в
таинственный лабиринт своего сна. Еще одно утро, в котором мы опять
разминулись… © А.Бождай, г. Пенза, 2003 г. Design © 2004, Igor Baronov |
||
|
Copyright © oldjohn 2003-2008. All Rights Reserved |
|
||
