Игорь Баронов

СТИХИ НОЧНОГО СТОРОЖА

Жил-был в старинном провинциальном городке по имени Пенза удивительный человек по имени Александр Очков. Он из того самого, воспетого Борисом Гребенщиковым «поколения дворников и сторожей». Что о нём известно? Холост, малообщителен, ведёт ночной образ жизни. Ночами сторожит и пишет стихи. Как говорится, этим и интересен. Лишён амбиций и не стремится к мирской славе, чем так грешит большинство литераторов.

Несколько лет тому назад провинциальная публика узнала о творчестве поэта, почти случайно (случайно ли?), в результате небольшой публикации в многотиражке «Доброе Утро», издававшейся до недавнего времени областным департаментом культуры.

Поскольку поэтика Очкова резко выбивается из «современных стандартов поэзии» (хвостов бы тачку учёному, изобретшему сей термин), как их понимают яйцеголовые провинциальные чинуши, он, несмотря на ура-патриотическую настроенность (что ныне культивируется правительством как часть «национальной идеи»), не вошёл даже в число придворных рифмоплётов, составляющих обычно в любом российском городке цвет местной культурной элиты. Не принял его и круг поэтов, консолидирующихся вокруг местных литературных журналов: «Скунс», «Сура», «Симбиоз». Сам поэт, человек простого происхождения, по этому поводу говорит без злобы «да у них там своя мафия, что им литература - им бы брюхо своё набить, а там хоть трава не расти…».

К тому, что творчество его третируется референтными общественными группами и, по сути, замалчивается, Александр Викторович относится с пониманием: «Пушкина с Лермонтовым тоже все гнали - правду-то о себе никто слушать не желает». Вместе с тем, сам поэт истинно по-христиански любит своих гонителей. К литературному начальству (как и начальству вообще) относится весьма лояльно и уважительно. Величайший авторитет и законодатель мод среди пензенских графоманов - редактор «Симбиоза» Андрей Рубцов, к примеру, является кумиром Очкова. С восторгом читает немногочисленным своим знакомым его стихи. «Это наш пензенский Николай Рубцов!» - так отзывается о своём литературном идоле поэт-сторож. И тут же цитирует его знаменитый «перевёртыш»: «А рота несла кал сенатора». «Гениально!» - восклицает Очков, и тут же добавляет с грустью: «Вот мне Бог таланта такого не дал…»

Известный больше за границей, чем у себя на родине, певец свободной любви Саша Кю - один из немногих, кто сумел, отрешившись от предрассудков, разглядеть в Очкове самобытного мастера слова. Неслучайно в его втором поэтическом сборнике «С фаллосом по ветру», который вскоре выйдет в парижском издательстве «IMKA-PRESS», есть стихотворение, посвящённое поэту-сторожу. Парижские друзья Кю удивлены тем, что Очков - хронически непечатаемый поэт.

Но дни идут за днями, и капризная очковская фортуна, похоже, со скрипом поворачивает своё колесо. Иначе бы не увидела свет данная публикация. К сожалению, Очков оставил наш город, столь невнимательно отнесшийся к его Божьему дару. Весной 2000-го женился и уехал в Белокаменную. Но даст Бог, ещё вернётся. Не в обычае у пензяков забывать родные места.

Все нижеприведённые стихи (это лишь малая часть творчества поэта) относятся к середине 90-х годов и публикуются по текстам, взятым из книги пензенского писателя Игоря Баронова «Сонъ Брахмана» (издана осенью 2000 г. книгоиздательской фирмой «Our Galaxy» (ООО «Наша Галактика»), г.Санкт-Петербург). Этот своеобразный альманах произведений малоизвестных и вовсе безвестных служителей Слова - первая ласточка, за которой, как можно предположить, должна придти на продрогшую нашу землю вечная Весна.

ВАЛЕРИЙ КОРНЕЕВ, независимый критик.

ЗА СТИХАМИ - В НОЧНОЕ

Убогая сараюшка на склоне холма. Здесь, согласно пунктам трудового договора, проводит треть своей жизни поэт. Вообще-то в штатном расписании его должность именуется «сторож», но Александр не считает свою работу таковой.

- Летом здесь прохладно, зимой тепло, да к тому же деньги кое-какие платят. Ночи спокойные, думается хорошо и пишется.

Октябрь. Ночью уже подмораживает. Но в сторожке вполне комфортабельно благодаря усилиям дружной пары рефлекторов, стоящих в изножьи и изголовьи лежанки.

- Стереообогрев, - шутит хозяин, - однако, ближе к телу …

Он принимается шарить в ящиках письменного стола. Собственно, цель моего ночного визита в сторожку при культурном учреждении - познакомиться с «поэтом из народа», «талантом от Бога», как отзываются о нем редкие его друзья.

Как работник газеты, куда, бывает, заходят поделиться своими домашними «откровениями» люди, искренне убежденные в наличии у них поэтического дара, я сразу отнесся весьма скептически к этой затее. Ну, конечно же, будут портвейн, горящие параноидальным огнем глаза и плохие стихи, думал я... Придется скучать, часто кивать головой и вежливо улыбаться, чтобы не обидеть хозяина.

Вспомнилась история с Полом Маккартни. Тот как-то решил, что уж если он - знаменитый «битл», то, безусловно, гениален во всем, за что бы ни взялся. Решив попробовать себя в «самом важнейшем из искусств», купил видеокамеру и стал снимать лондонские помойки и мусорные ящики. Смонтировав как попало кадры в полнометражный фильм, пригласил к себе домой «на просмотр» гостившего тогда в Лондоне знаменитого итальянского кинорежиссера Микеланджело Антониони. «Мэтр смотрел мой фильм и иногда вежливо улыбался, - рассказывал потом Маккартни, - я понимал, что в эти моменты ему больше всего на свете хотелось выбросить меня из окна...»

- Если стихи плохие - сразу говори, я человек прямой, не обижусь, - говорит поэт Саша, и я с ужасом замечаю замусоленную толстую тетрадь в его руках. В таких тетрадях нередко обитают самые немыслимые словосочетания, и я начинаю горько сожалеть о том, что умею читать. Автор P., например, очень любил писать стихи по случаю. В одном из его шедевров (это были стихи к бракосочетанию) слово «свадьбы» было зарифмовано строкою «ботинок с валенком сравнять бы» (не правда ли, весьма изысканные образы: ботинок - невеста, и жених - валенок?). Перу этого же человека принадлежат стихи, сочиненные к Международному женскому дню 8 Марта:

Что может быть на свете прекрасней
Тех прелестей, что женщины имеют!
Но нет на свете ничего опасней
Этих прелестей - от них СПИДом ведь болеют!..

...Автора очень обижало, что стихи его нигде не желают печатать. К «опальным стихотворцам» относился и некто Афанасий Гаврилович, имевший, так сказать, заочные сношения с редакциями многих газет и журналов от Мурманска до Бишкека и от Чопа до Уэлена. Творения свои, регулярно рассылаемые им по почте, он подписывал «Ветеран труда».

Иногда это были стихи, наподобие нижеследующих:

НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!

«Не проходите мимо!» -
Плакат весомый, зримый.
В себе я мужество нашел -
В бой с беспорядками пошел.

Я хулигана стал стыдить,
Старался вора убедить.
Один я мимо не прошел -
И с синяком домой пошел.

В другой раз мимо не прошел -
С большим трудом в медпункт дошел.
Чтоб с костылями не ходить,
Как все, стал мимо проходить.

Благой порыв похвал достоин,
Да жаль, один в поле не воин.
Причину неудач таких я знаю:
Она вся в тех, чья хата с краю!

Перу Афанасия Гавриловича принадлежит также крупная (по объёму) поэма под названием «Песнь Савицкой», посвящённая подвигу Второй Советской Женщины-Космонавта. Запало в память четверостишие:

Установка на глобальное разоружение
Генеральным секретарём дана
Установка на дальнейшее ускорение
Генеральным секретарём дана…

...Классикой на фоне этих дилетантских упражнений выглядят создания пензенского поэта Николая Васильевича Захарова, два полновесных рукописных тома стихов которого составляют «золотой фонд» неприкосновенных рукописей нашей газеты. Сочту за честь привести здесь два стихотворения этого автора:

ДЕД-ЮННАТ

С глазами горечавки дед
Как юный друг, сажает ель.
Он понимает и в сто лет
Что кислород - людская цель.

ЦВЕТОЧ

Борис Полевой -
Цветок полевой.
Цветок полевой -
Борис Полевой.
 

Надеюсь, теперь вы понимаете, уважаемый читатель, что здоровый скепсис - отнюдь не черта моего характера. Людям надо верить, во что бы то ни стало. Посему и к поэту-сторожу я постарался отнестись как можно более непредвзято.

- Знаю я вас, масс-медиа, - с горечью говорит Саша, вдоволь помяв тетрадь в грязно-желтого цвета обложке, после длинной скукоты моих дежурных расспросов на тему «как жизнь, сколько платят» и т.д. - Посмеетесь только про себя, на том все и кончится...

Пытаясь убедить его в обратном, развожу руками, успокаиваю. Говорю что стихи неоднозначные, по моему мнению. Саша, видимо, не обижается, но говорит, что уверен в том, что его стихи однозначно хороши. Знакомое словечко - «однозначно». Откуда это, из чьего лексикона? Ну, конечно, вспомнил тут же, - и Саша с выражением зачитывает:

НОЧНОЕ С ЖУЛЕНОВСКИМ

Владимир Гольфыч Жуленовский,
Мой старый, мой мятежный друг!
Ты помнишь, как ходили мы в ночное
И не было льстецов и прихвостней вокруг?

Мы говорили часто до рассвета.
О чем? - О том история молчит.
И гас костер. И балалайка затихала где-то...
Мы тоже умолкали
И с наслажденьем слушали, как выпь в лесу кричит...

Ты говорил: "Ведь вот она, Россия -
Одна на всех... А ты... А мы с тобой...
Эх, Алексаша, почему не можем мы, как в дни былые,
Жить, обретя души желаемый покой?"

Я отвечал ему: Ах, милый Вовка,
Жизнь гениям дает за гробом лишь отдохновенье...
И замирали оба мы, жевать переставая в тишине неловкой.
И лица наши озаряло неземное вдохновенье...

- Поэт, прежде всего, это патриот своей Отчизны, - говорит Александр все еще в состоянии возбуждения от декламации.

- Конечно, это не я придумал. Но думаю, что истинная поэзия состоит в укреплении у народа гражданской позиции, пафоса. Не было бы этого у нас - не одолеть бы России многих бед. Это, кстати, знали еще древние греки... Я не люблю заумщины. Вот возьмите Пушкина - и ладно, и складно, и во всем виден смысл. И нет двояковыпуклости. Правда всегда одна - не в этом ли проявляется широта души русской?..»

Небо за окошком сторожки уже сереет. Мой хозяин ставит на плитку четвертый чайник. Портвейна не было. Зато были стихи, с вдохновением им читавшиеся всю ночь напролет.

- Саша, почему бы тебе не напечататься где-нибудь? - говорю. - Ты бы показал свои творения профессионалам. Ведь есть же у нас и Союз писателей, и журнал «Сура».

Александр мрачнеет лицом.

- Не хочу.

- Стесняешься?

- Меня не поймут. Да и зачем это нужно? Ведь я пишу для души. Просто - от потребности внутренней. Кто-то пьет вино, а я пишу стихи. Читаю друзьям...

Одно из недавних творений Александра посвящено им его кумиру, известному пензенскому поэту и барду Александру Меломанову:

УХОДЯТ НАВСЕГДА ПОСЛЕДНИЕ ПОЭТЫ

Чу… Тютчев близится - судить тебя, Россия!
За что ты отравила соловьев?
И руку костяную Соловьев
Уже занес, чтоб покарать тебя,
Чтоб превратить тебя в нейтронную пустыню!

А ты все спишь провинциальным сном,
Набив свои психушки Гоголями.
Не хочешь ты понять, что ты прекрасна и млада
Как та, с перстами дивными Аврора,
И ты все рядишься вокзальною пропойцей с костылями.

Один всего боец на поле на твоем
Спасти тебя желающий от верного позора!
Войною он маршрутами Олега низринулся на Юг,
Чтоб покарать надменного кавказца,
Растлившего невинных дочерей
Зловонным духом рыночного рабства.
И тот - полит тобой лишь грязью вод помойных!

Некрасов с Фетом злы на небесах,
А Новиков-Прибой от гнева справедливого трепещет -
Ликуют немец, сакс и иудей.
Твоя ж звезда уже неярко блещет
И с каждым часом меркнет и становится мрачней...

Последний твой неспившийся поэт,
Как на закланье, в хвост очередей
Становится за роковой бутылкой.
И ты, и ты - столкнула в грязь его,
Жизнь скомкала как носовой платок...
Преступница - детей своих забыла,
Бесплатный «сникерс» похотливо взяв в роток!..

И грустен Асадуллин - дворник твой,
Просящий за тебя у русского Аллаха.
И новый Антихрист скрипя встает из праха...
А я - как все пускай паду,
Пронзенный алкогольною стрелой,
Один из тех немногих,
Чей слабый голос постепенно затухает
Как горний голос совести живой...

- Не слишком ли мрачно? - говорю я Саше, дослушав его «оду».

- Зато без вранья, - отвечает он. - Поэт, который воспевает березки - еще не патриот. Любовь к России - это душевная боль за нее, за все, что творится на земле...

- Это я сочинил в ту ночь, когда на головы мирно спящих иракских детей сыпались бомбы и ракеты американских и израильских агрессоров, - говорит Александр, и с чувством декламирует:

ПЕСНЬ ПАВЫ

Саддам Хусейн! Саддам Хусейн!
Возьми меня к себе в бассейн
Вспенённый лепестками роз -
Забуду стужу и мороз
И скрип полозьев поутру
И свист полыни на ветру...
Забуду ели и меха…

…Воспоминаний шелуха
Слетит с меня в объятьях вод
И новой Родиною станет
Мне пушкинская Шемаха...

Люблю я на коврах с иранским ворсом
Валяться с обнаженным торсом.
Точнее, с бюстом (или, все же, торсом?)…
...Мне грезится мистический Восток!

В душе моей дремучей и лесной
В одно, как лед и пламень
Сливаются как две сестры
Как Н2О Арагвы и Куры -
Невинность девичья и фанатический восторг!

Лишь одному тебе верна,
Я буду песню страсти петь
На берегах далекой замершей Суры,
Чтобы любовь свою испить
Как кладезь мудрости - до дна.

Саддамушка, как никогда доселе
Тебе теперь любовь моя нужна!

О ЖИЗНЕННОЙ ПОЗИЦИИ

Нет, нет, и я не Байрон -
Но иных пространств тигр.
Ристалищ рыцарь пиитических
И игр.

Поэт. Смиренный сторож
С наполеоновскими планами в душе.
Смеюсь, когда оркестр звезд
Мне исполняет льстивое туше...

Ах, нет, увольте, уберите, субретка, ваш
Надушенный страданьем элегический платок...
Не верю вашей искренности чувств!
Что чувства ваши мне,
Когда меня уносит в вечность вихрь искусств!!!

...Люблю вас всех, кто плачет по ночам
В подушку слезы лья,
Моча поверхность нижнего белья
Переживаньями моих бессмертных строк!

Нет, я не Байрон, хоть и Байрон был не плох
(хотя гораздо, разумеется, меня он был поплоше...)
Но довольно... изнемогаю средь гениальных строк
От счастия и лишь избранникам немногим присущей неги...
Быть гением - тяжелый, хоть и прекрасный труд.

Одна лишь только мысль моё чело порою омрачает:
Не обмишурили б потомки меня сусальной мишурой…
Запомните! Я был велик и вместе с тем -
Доступен, прост И человечен.
Любил выращивать цветы в горшках на подоконнике,
Предпочитая герани пошлой - мужественный кактус.
Жалел до слез животных и людей
За их печальную неприспособленность к сложению стихов.

- Так я писал, пока я был не в бронзе.

О ЛЮБВИ
 

«А про любовь стихи пишешь?» - спрашиваю Сашу.

- А как же! - отвечает, - О ней только и пишу!

И тут же зачитывает:

Сто долгих дней и столько же почти ночей невыносимых
Я не касался губ твоих моею целомудренной рукой.
Любимая! 3ачем ты далеко? С кем ты теперь?
За что - наш брак, казавшийся завидным и на первый взгляд счастливым,
Вдруг оказался фикцией, вертепом, бездарной пантомимою, игрой?

Пусть это не впервой - но разве легче оттого?
В моей сторожке бедной, сиротливой
Витает дым былых (увы!) фантазий...
Зачем наш жизненный процесс
Проходит как дорога сельская - средь несусветной грязи?

Грустны мои стихи и надо быть поистине
Великим человеком, чтобы прочувствовать
Всю глубину и горечь горя моего

ИЗ ВЕСЕННИХ НАСТРОЕНИЙ

Кончик марта - с гулькин клиторок
Выйду я средь ночи на порог
Вверенной мне обществом конторы
И представлю: сладко дремлют воры,
Вздрагивая на чужих грудях...

…Жизнь моя течет не на людях.
Я как древний римлянин, как грек
Как Анакреон, анахорет...
Добровольно мудр и одинок…

…Закурю и сяду на порог,
Размечтаюсь об ушедших днях,
О страстях, так мучивших меня
И теперь вдруг схлынувших куда-то...
Вновь весна. Я чувствую себя
Вышедшим из окружения солдатом...

...Но что это? -часы далёкой церкви
Бьют уж час как пять часов утра!
Чу! Скоро утро - время ставить чайник...»

 

О НЕВОЗМОЖНОСТИ ИСКРЕННЕЙ ДРУЖБЫ МЕЖДУ ВЕЛИКИМИ ЛЮДЬМИ

Сидим на кухне с Юрой Шевчуком,
Пьем кофе и банальности лепечем,
Подспудно чувствуя друг в друге гениальность.
Нам, словно королям на шахматной доске,
Увы, не суждено друзьями стать...

Предполагает творчество (как имя предка - отчество)
Холодный неба свет и одиночество.
Меня бы понял Байрон, как я теперь его.

О КАЧЕСТВАХ ГЕНИЯ

Мне в редкие минуты, иногда,
Вдруг кажется, что я - не я, а некто -
Простой, обыкновенный человек,
Живущий как невзрачная букашка,
Без смысла коротающая век,
Банально, пошло, с мелкими страстями,
Присущими на свете большинству...

...Едва подумав так, я улыбаюсь
Во тьме кромешной самому себе
И с неохотою гоню мечтанья прочь -
Не всем дана бездарности услада.

Не мне, увы, менять решенья Бога -
Уж коли выпало нести мне этот крест,
Смиренно совершу мой скромный подвиг.
Хоть крест мой - гения, он все же - тяжкий крест...

…Но, чу! Уже светает...

О ПОСЛЕДНИХ ГЕНИЯХ ХХ ВЕКА

В наш скорбный век,
Увы, не так уж много
По-настоящему великих
И замечательных людей.

Я сам себе кажусь подчас столпом
Среди безжизненной долины,
Где не на чем замедлить взор -
Кругом, куда ни плюнь -
Безукоризненная глади плоскость,
Бездарность, серость,
Рынка дух зловонный...

...Джон Леннон, помню, был...
Был Сальвадор Дали...
Сержант Аброськин, постовой ГАИ...
О, где теперь они?
Они теперь далече...

...И, вместе с тем, немало
Псевдовеликих хвастунов, лгунишек.
Как распознать их?
Очень просто - над ними нимба нет
И пуст их взгляд сластолюбивый.
Они рабы страстей
И Золотой Телец - их основная страсть!

О них в газетах пишут. Они - на языке
Миазмами кишащей, клоакой пахнущей толпы.
А те немногие, что носят званье геньев,
Живут в провинциальных городках,
На вид бывают крайне неопрятны,
Следы побоев носят на лице
И - пропадают, пропадают ни за грош...

Обидно.
Но все же - справедливость есть!
Тому порукой - этот мой
Прозрачный панегирик:
Стих дышит свежестью
Дождем апрельским смоченных аллей -
То плачет оскорбленная природа
За нас, за гениев,
Что так легко уходят прочь
Не вынеся тоскливого позора
И злой молвы, и гневного укора
И мелочных ничтожеством обид.

Как прав был Миша Лермонтов!
Увы, он тоже знал печаль
Что так гнетет теперь меня.
Где ты теперь - один из самых верных
И благодарных, искренних друзей?
Нет и тебя со мной...

О ВЕЛИКОМ ЧИТАТЕЛЕ

Всего в пяти шагах от зданья
В котором педагогам и учителям
Дают путевку в жизнь
Он памятник себе воздвиг нерукотворный
Покрытый позолоченною краской.

Он здесь родился. Он отсюда вышел
Чтобы Читателем Великим стать –
И прочитать внимательно впервые
Поэтов и писателей стихи
И всем раздать - кому позор
Кому бесславие, ну, а кому - бессмертие.

Кем до него был Пушкин? Так себе поэт
Конечно же, великий, но не слишком.
А Лермонтов - кем Лермонтов бы был?
Так - ловеласом и неловким дуэлянтом…

«Неистовый» - так звал его народ
За то, что он крушил столы и бил посуду,
Коль кто-то вдруг не нравился ему.

Короче, это был великий гуманист
Будивший пушкинскою лирой
Убогим сном уснувшую Россию
Чтоб над седой равниной моря
Подобно молнии, пронесся Буревестник
Чтоб зашатался под тираном трон...

И вот он в бронзе, хоть и как живой,
И каждый день кладут к его надгробью
Цветы живые и букеты свежих роз.

Я ж, проходя, жалею всякий раз
Что не родился он двумя веками позже
И не прочел, увы, моих стихов.
Ну что ж, судьба порою чересчур сурова
К подвижникам, отмеченным талантом…

…Смирись с судьбою, спи спокойно, друг
Я знаю - ты лишь слабый блик, предтеча
Того, кто в этот мир когда-нибудь придет
Чтобы прочесть ему мои стихи...

О НОЧНЫХ РАЗМЫШЛЕНИЯХ

В два пополуночи, когда пуста бутыль -
Над миром власть зловещего Гагтунгра.
Ложусь на ложе из жестоких стульев,
Чтоб сторожить, дремать и размышлять

Собака рядом - верный спаниель
Тургеневско-некрасовских кровей -
Спит безмятежно, словно зимний шмель
Мне помогая осознать, что я - философ
И призван в мир - судить его бесстрастно...

Но чужд я ложной мысли
Что мир наш распадется
Без моего участья -
Я осторожный диалог веду
С ночными сторожами
Сидящими в заоблачных сторожках:
Здесь Даниил Андреев
Василий Розанов
И Александр Солженицын
И академик Сахаров
А также - старший лейтенант Суворин
Участковый наш - страдалец за Россию,
На редкость, хоть и мент
Душевный, чуткий, добрый человек
(Он мне помог однажды избежать тюрьмы
Когда я как-то в пьяном безобразьи
Нечаянно побил одну свою сожительницу-суку)...

О ТОМ, КАК ПОЭТ ПОССОРИЛСЯ СО СВОИМИ ДРУЗЬЯМИ

«Доброжелатели» в кавычках
И прочие как бы друзья
Купить мою любовь
Решившие за литр дешевой водки
Пришли, с собою прихватив
Сельдя за 23 рубля (исландского)
И девушку-ночнушку
(нет, недурна была, но имя я забыл)
И сели мы в сторожке
За царственный мой хлебосольный стол
И между выпивкою и закуской
И станом девичьим беседа полилась

Конечно, не о ямбах или строфах
И прочих поэтических микробах -
Мы толковали о земных вещах
Но, видно, эта ночь была У Дьявола в когтях

И после пятой я не помню кто
Но я уверен - его имя через 300 лет
Из памяти людской на веки вековечные сотрется
Как полевой сорняк…

…О, грешник, как он смел
Задеть меня, так погубить
И погубить так неумело:
Сказав, что все стихи мои
Полны замаскированной издевки и сарказма…

...Я, промолчав, напился как, пардон, свинья
И плакал до утра
Мне было тяжко - не хотелось верить
Что среди любящих меня, любимых мне людей
Порой, а, говоря начистоту, довольно часто
Чтоб не сказать - всегда,
Встречаются такие (нрзб.)… асы!

О НЕУДАЧЕ, ПОСТИГШЕЙ БЫВШУЮ ЖЕНУ ПОЭТА, НЕ СУМЕВШУЮ
РАСПОЗНАТЬ В НЁМ ГЕНИЯ

О, ты, неверная жена мне!
Хоть ты прекрасно сложена, мне
Противно, гадко вспоминать
Что обнимал тебя когда-то…

…Я сам себе напоминал тогда
Попавшего в советский плен
Фашистского солдата -
Я знал, за что боролся!

Что ж, часто за минуту счастья
Мы платим иногда десятки, сотни беспросветных лет…
Хоть жизнь поэта и без того обидно коротка…

Но говорю себе: «Мужайся!
И водку смело пей - лечи
Израненного сердца раны!
И на колеса, если сможешь, стань!
И на иглу, коль сил достанет, сядь!
И будь силен ты духом как бетон!
Не уходи, не умирай внезапно!
Позволь твоим друзьям успеть тебе отвесить
Не оплеуху, нет! - земной поклон!
Россия не забудет - это ладно
Но не забыли бы друзья
Придти с бутылкой, с девушками и цветами
Пока твою изношенную плоть
Не поглотил, как время, беспощадный
Людей великих занебесный пантеон!

О ВОЖДЕ ДЕМОНОВ

Здесь Ленин ночевал. Стою заворожённо
С открытым настежь ртом
И высохшей во рту слюной
И с мыслями сбираюсь
Все не могу собраться.
Диск солнца мне слепит глаза
Как он - такой же человечный и простой…

Вот здесь висел его пиджак
Семнадцатого марта в шестнадцать двадцать две.
А вот окурок, им затоптанный.
А здесь он мылся в ванне,
Насвистывая арию Фиалки Из Монмартра.
И кажется - еще секунды две
И скрипнет дверь
И выйдет он из маминой из спальни,
Поволжский дворянин, расплющивший насилья мир
Меж молотом и наковальней.
Он выйдет и в глазах его
Крестьянски добрых и подслеповатых
Протуберанцем вспыхнет глубинно-дьявольский
И праведного гнева исполненный огонь!

Мне почему-то страшно становится от мысли этой,
С трудом удерживаюсь, чтоб с воплем ужаса не убежать.
Но схожа, к сожаленью, с милицейской,
Работа сложная, опасная поэта ?
Стою с открытым ртом и рифму подбираю,
Чтобы о том, как был я на экскурсии
В ленинском квартире-музее
В городе-герое Ленинграде
Поклонникам моего скромного гения
Сегодня легкокрылыми стихами рассказать…

ВОСПОМИНАНИЕ О ДРУГЕ

Был у меня в дни юности
Рома Зотов - прекрасный друг.
Мы дружили с ним как товарищи -
Хлеб делили. И делили, случалось, подруг.

Он любил с замиранием сердца
Наслаждаться моими стихами,
А я не мог наглядеться
На его руки, умелые необычайно.

Руками он делал гитары
И продавал на рынке.
А когда он бывал в ударе -
Дарил мне часы и ботинки.

Мы вместе с ним пели в хоре,
В культурном отделе при ЖЭКе
...Но судьба разметала нас в разные стороны.
Такова уж судьба человека.

И траурно вены вспухают
На лице моем, загорелом от горя,
Лишь вспомню о нем...
Наша разлука - безбрежное море.
Ты - моряк. И я тоже, выходит, моряк...
Или-рыбак. На безрыбье...

ЗАПИСЬ НОЧНОГО СТОРОЖА В ЖУРНАЛЕ ПРИЕМА И СДАЧИ ДЕЖУРСТВ

Роман Тигранович!
Была спокойной эта ночь,
Лишь, светлую печаль
не в силах превозмочь,
Я, будучи один,
Писал стихи и грезил наяву
И сторожил, и вспоминал
В уме перебирая скорбно
Дней и событий прожитых
Увядшую листву.

Да, я устал от мелочных обид
И разум возмущенный давно во мне кипит.
Но что раздумья эти в сравнении с весной?
Признаюсь вам, я прослезился,
В 2.45 обнявшись с замшелою от старости сосной.

Увы, ни происшествий, ни приключений радостных
Нам не принес апрель...
Осмелюсь доложить, а также занести в журнал дежурный,
Что нарушений не было…
Хотя, быть может, вдругорядь
За нарушение сочтет
Бессовестный, суровый к жизни человек
Единственный тот факт, что совесть спящую
Всю ночь сквозь сон будила
Весны, уже вступающей в права,
Несмолчная капель…

Copyright © oldjohn, 2003. All Rights Reserved