 |
|
|
|
Саша Кю
ЧАСТЬ ВТОРАЯ Никому не посвящается Отворив темницу духа своего, иду прочь. Навстречу – некто в белом, глаголит: звезды – предвестники покоя, звезды – ждут. Я люблю звезды: они показывают, что свет есть тьма, а тьма есть свет. Я люблю небо: ибо на нем – солнце. Везде – Бог, на шее его доска с надписью: Бог. Я возлюбил Бога, когда снял с него доску и бросил в костер: огонь грел меня и освещал путь очей моих. И я был один, и ждал тебя. Петлею нежных пальцев обовьешь ты мою шею, мягко и ласково затянешь, – и глаза твои, как волшебные изумруды, засияют во тьме, показывая дорогу. Ибо ты – осень; но придет ли весна в мою душу? Ибо ты – смерть; но придет ли вослед за тобой рождение? Ибо ты – грех; но скажи мне – что есть святость? И найдешь ее в грехе моем. Так обними меня нежно и ласково, и подари на прощание – поцелуй забвения! Наконец-то остановился желтый обшарпанный автобус, с треснувшими стеклами и помятыми боками; я поудобнее уселся на заднее сиденье и упялился в дорогу. Утро было раннее, ветреное и солнечное, народу набилось четыре человека: бабулька в фуфайке, широкоплечий мужик с топором, провинциального вида очкарик, уткнувшийся в ноутбук, и я. Целая толпа для такой глухомани… Лица у всех под стать утру, свежие и радостные, да и вообще – чем ближе к Раю, тем светлее и беззаботней люди, и птички поют звонче, и деревья украшены цветами и плодами всякими… красотища! Поселился я в местечке Подрайское: тихо, спокойно, леса кругом грибные, озера с карасями, домики бревенчатые, спится в них изумительно сладко. Из транспорта ходит пара автобусов и электричка, а система сообщения весьма прелюбопытная: железнодорожное полотно проложено на земляном оборонительном валу параллельно полуразбитой асфальтовой трассе, из-под которой местами высовывается булыжный тракт. Автомобили крайне редки, хотя в городах их достаточное количество. Города всего два. Первый город – Рай. Второй – Ад. Конечно же, необычность этих мест переполняла меня до краев с той минуты, когда я самым спинным мозгом ощутил присутствие, оно пробрало меня от макушки до пяток, прошло через все мое существо и осталось во мне навсегда, – и я стал пустотой, пронизывающей вселенную… мог ли я хотя бы даже представить там, давно и далеко, вихревые потоки пустоты! Подрайское похоже на крохотный, всеми забытый захолустный городишко с бегающими по тротуарам курами, нежащимися в лужах свиньями и деревянным кинотеатром в качестве достопримечательности. С той разницей, что в полутора часах езды автобусом возвышаются блистающие небоскребы Рая… В обратную сторону я предпочитаю двигаться на электричке: под дробь ее колес я плавно вхожу в мрачную энергетику Адских Предместий, и палящая депрессия не успевает выжечь дотла присутствие Бога. Пришед из рая в рай, я вижу, – странные тени укрыли мои города, и старухи лузгают плевелы в моих музеях. Чемодан баксов с неба не упал, и там, где до конца света оставалось пятнадцать миль, я не стал сворачивать в сторону. Охрана разорвала в клочья мой пропуск в ад; но сквозь решетку сторожевой будки я подглядел, как застывает время вокруг несчастных душ. Оплатить билет было нечем, и до конца света я добрался автостопом. Там возлежала ты среди райских трав, и закат мира отражался в прекрасных твоих глазах. Вокруг тебя пели ангелы и складировали у ног твоих дни и годы, утерянные людьми, – фрагменты их жизней, застывшие навеки в зеркалах забвения. Долго и нежно целовала ты меня, и следы губ твоих запечатлелись в моем помутненном сознании, как слова Господа Бога. И я любил тебя так, как не любил никогда еще, – больше, чем мать, жену и Христа; я забыл о себе, – я был ты. И были мы – одним дыханием, и нам открылась Параллельность Ветров, – Та, Что Придет взяла нас за руки, своих детей, и повела туда, где ожидание завершает свой бег. Рай кончился, а мы хотели – тишины и покоя; осень и забвение подняли нас, отряхнув пепел с наших душ, и оставили тела играть свои роли до последнего финала на безвестной, ждущей конца земле. Рай – довольно странное место для такого законченного индивида, как я. Ибо мое нормальное состояние – сексуально-галлюциногенный психоз, развивающийся на фоне общего обостренного ощущения собственной уникальности. Я более привычен к депрессии и печали, здесь же все доверху забито искусственной радостью и тотальным просветлением, у меня даже появилось подозрение, что состояние перманентной приподнятости генерируется какими-то психотронными устройствами, упрятанными в райских подвалах или на чердаках небоскребов. Зато сигареты имеются в неимоверном количестве и самых разнообразных сортов, водки и вина качества отменнейшего, а денег нет вообще. Коммунизм, да и только! Хотя употребление наркотиков не особо приветствуется, но в Подрайском произрастает чудная конопля, которую я и воскуриваю по мере сил и возможностей… а возможностей предоставляется не так уж и много, поскольку, едва появившись в Виртуальной Регистратуре, я моментально оказался загружен по уши весьма любопытной общественной работой. На эту тему следует сказать отдельно. Каждый вновь прибывший автоматически заносится в Реестр Индивидуального Индексирования, где любому и всякому, по истечении периода адаптации, подбирается занятие, соответствующее сущностной предрасположенности, зачастую не имеющей ничего общего с личностной ориентацией. Собственно, никаких заданий я не получаю, просто всегда знаю – куда идти и что делать, и поэтому я более редкий гость в Раю, нежели в Аду и его Предместьях… Чем можно заняться в выходной? Можно подснять пару красивых мальчиков и хорошо с ними поразвлечься; можно запереться в стриптиз-дансинг и налакаться к утру алкогольно-наркотических коктейлей; можно отправиться в опиумную курильню, где великолепные гурии безостановочно и равнодушно демонстрируют танец живота. Можно зависнуть в Сети, хотя это имеет смысл лишь тогда, когда хочешь связаться с кем-нибудь на Той Стороне: поскольку жизнь здесь виртуализирована запредельно, то и без Сети ощущается глубинное погружение в Нереальность и чувствуется постоянное, без отрыва от производства, нахождение самого себя непосредственно внутри Матрицы. Я понял, что инфицирован, в тот день, когда впервые проявилось желание провести выходной среди очаровательных пейзажей Адских Предместий; немедленно решив проверить подозрение, сей же час я начал готовиться к экскурсии в Адовы Врата. Адовы Врата – это ультрасовременное компактное поселение на самой окраине Предместий, местный аналог Подрайского. Кстати, географически Ад и Рай необычайно симметричны, и все, что существует в одном, имеет свое зеркальное отражение в другом. Кроме меня… Тоже интересное соображение: ведь получается так, что я в равной мере принадлежу и Аду, и Раю, а точнее, я как бы в стороне от дел обеих конгрегаций; именно поэтому я насторожился, когда обнаружил в себе странное влечение к прогулкам по Адским Предместьям. Проведя целый день в …, чертовски довольным я вернулся домой, выкурил тугой джойнт убийственной конопли и тут же отрубился; во сне мне зарядили очередной дозняк предсказательных видений, и наутро я проснулся в довольно эксгумированном состоянии. Стало быть, на меня пытается воздействовать кто-то или что-то с той стороны, где оказаться я хотел бы лишь в самую последнюю очередь, несмотря на все прелести тамошней жизни. Ибо всей моей сущностью, до наимельчайшей капли моего бытия я восстаю против… против чего это я восстаю? И светлые города бывают, в которых дна не видно, – но восход как небо. А вещим снегом осыпал ты мое сердце, – и билось оно, и полегло на поле брани. Но сожжен лучами любви; небо нерукотворное – последняя обитель моя. Так очи мои безмолвны в печали и немы в радости, как безмолвна печаль и нема радость. И устами твоими стану – век от века найдешь меня в думах сердца твоего. А как еще – здесь, на этой земле? Когда очами в тоске, взором – в небе. Но отчаянье – не больше, чем смерть; и это – лишь повтор того, что было. Так начертано в душе моей, так вспомню нездешней памятью: кольца любви и солнца. И, суть раскрыв, не остановиться: ибо – текут реки сквозь пожары душ; но – пороги на пути. А когда бы пороги исчезли, – пустыня дня стала бы постелью моей, как должно. Но одень меня в лохмотья закатов, – только где ты, с лицом ангела? Так жду я; и ты – молитва моя, любовь и танец жизни. И приблизился к смерти еще на одну дозу, любил ее – долго и счастливо. А каждый – лелеет в себе вечную жизнь; но такое бессмертие – бесплодно. Но истинная смерть приходит тогда, когда исчезают свидетели ее. Так и жизнь; но и я – словно ты: без следа исчезну. Как желанны объятья твои! Как манят уста! Ланиты сияют… чары!.. Ты – тьма из тех, в ком память предрассветных дней стала памятью сердца. Ты – тьма из тех, что дарят свет там, где города пусты и выжжено небо. Ты – тьма из тех, что обречены хранить в себе суть и открыть ее воскресшим из мертвых. С душой, обращенною в пепел, падаю в объятия тьмы. Я встретил тебя в очень странном месте, там, где совсем не ожидал встретить такую, как ты. И я остался там – сначала из любопытства, а затем ради того, чтобы быть с тобою рядом. Я начал изучать это странное место – но не стал больше понимать его. Я узнал о его устройстве – и пришел к выводу, что я тоже как-то устроен. Я узнал его свойства – и стал наблюдать свои. Вскоре мне это надоело, я перестал обращать внимание на странность здешних красот и сосредоточился на тебе. Я видел, как танцевала ты в возбуждающих объятиях пламени, растущего из круглых земных отверстий. Я слышал легенды, которые излетали из уст твоих в ловушку ночного неба. Я чувствовал прерывистое дыхание огня, ласкающего твою плоть. И знал о том, что танец твой – для меня, и песнь твоя – для меня, и ждущая плоть – для меня. Мы сплелись и слились, растворяясь в оранжевом кристаллическом облаке. Мы отделили часть себя – и вылетели оттуда. И мы увидели, что создали вселенную. Каково же горе и страдание бога, если так велико горе и страдание человека? Истинное значение горя приоткрылось мне и захлопнулось вместе с крышкой твоего гроба: горе – это разрушение вселенной, которую мы себе сотворили. Самый холодный твой поцелуй получил я на прощание. Ты погибла в грязи, – но грязь не испачкала тебя; ты стала осенним ветром в прозрачной паутине неба. Никогда больше не коснусь я твоих мягких и ждущих губ, никогда не дотронусь до нежной кожи твоего лица, никогда не услышу ласкающей призывной мелодии твоих интонаций, сияние взглядов твоих не осветит бездонных ночей, не вдохну дурманящих запахов твоей возбужденной плоти, – но ты растворилась в глубинах моего существа; прощальную песнь возношу тебе, моя светлейшая… Я стал отточенной ненавистью льда, застывшей в вечной тьме, в безвозмездных глубинах пустоты, в тех глубинах, которые открываются одна за другой, и я проникаю в них; так проникал я в тебя, в тело твое и сознание, ты растворилась во мне, и теперь я – больше, это уже ни я – и ни ты, ни я в тебе – и ни ты во мне; это нечто, в чем нет нас, – мы равномерно распределились друг в друге, и что это, как его назвать? – не знаю… Ты стала осенним ветром, – и я завидую этим желтым листьям на ветке, они трепыхаются и разлетаются под твоими ладонями; и где-то внутри я не верю, что ты не появишься больше, что мои глаза не увидят тебя, что я не услышу твоего голоса… он так красив, твой голос… И ты не станешь рядом, не коснешься меня теплым, как жизнь, телом, не уснешь на моем плече. Это все так, будто бы я проснулся чуть-чуть, но не в силах оторвать головы от подушки, и только мысли о тебе напоминают мне, что пора пробуждаться совсем, – и двигаться дальше. Мы были рождены на грани – и видели мир с ее стороны. Нам было хорошо и радостно, мы веселились вместе и были счастливы, – и мы знали печаль ушедших и знали, что и мы уйдем. Мы жили так долго и беззаботно, детские страхи оставили нас, время превратилось в вечность, – и мы решили, что так будет всегда. И тогда настала пора прощаться; прощаться навек – и уходить по одному за ту грань, на которой мы появились. Нам ведомо, что мы встретимся еще, встретимся не раз, – но в месте ином, там, где и сами мы станем иными, – и прежнее наше бытие будет лишь отблеском улыбки, крохотным и светлым отблеском твоей пронзительной и ласковой улыбки внутри остановившегося взгляда моих остекленевших глаз. Смерть моя – в твоих ладонях, параллельно твоей душе. Следы наших ангелов пожирает амеба сердца! Раскрой лепестки моих губ, вспомнив движение неба… Я – как цветок смерти, проявившийся вне растения: оно извергло плоды свои и убило их медленным беспощадным лучом жизни. Смерть – здесь; приходит она во тьме и предлагает себя. Аромат законов ее чарует, из глаз исходя; пальцы танцуют: иди за мной. А мы – в роли ее следов. Поступь ее дерзка; она в припадках истеричного смеха алмазами каблуков ставит печати наших лиц на протоколах дней. Смерть – пчела: летает вокруг, ждет, когда нальюсь я нектаром спелым; она наполнит карманы душою моей, – и исчезнет тихо. Совокупление при свечах тьмы, гроздья небес свисают; и вот я – в раю. Он напоминает тебя, но ты – нечто отдельное в мелодии моего сна. Реки втекают в небо, сахарное небо, – здесь, в твоих глазах. Это было бы течением моего сердца, – когда бы сердце мое не располагалось вне меня. Хрустальное нечто рая, – цивильное небо со впалыми ланитами дна, с третьим глазом между ног вечности: на прокрустовых сексодромах возлежат здесь и наши души. Сперматозоид – модель вселенной: мы созданы как свидетели эдипова комплекса Бога, это – акт насилия… станет любовником свободы каждый, кто убьет в себе фрейда. Я вхожу в твое сердце, как вошел бы в рай, – не будь он в моем сознании порождением Господа Бога. Тебя, адекватную небесам, нахожу в своем сердце. Райскую Рапсодию играют скрипки сердец наших; по нотам расписаны, исполнены импровизации ноктюрны наших губ. Смерть – маленькая охотница. Летит она на крыльях своей юности, взором утренним пронзая золотые шпили наших уст, круглое небо заполняя собой в наших душах. Тело мое ничтожно, пламень Ада в груди моей; дух мой знает: я – иду. А так ли велика разница между Адом и Раем? Ведь Ад берет свое начало в самом центре Рая, равно как и Рай является скрытым основанием Ада. И точно так же Я есть точка сознания Великой Пустоты, одна из Бесконечного Множества и единственная в Изначальном Нигде. Поэтому, чтобы достигнуть цели, я должен пройти через все Кольца Ада и добраться до самой его сердцевины, в которой пролегают параллели и вертикали Инфернианских Пространств. Итак, я пробудился, настроил интуитивный центр на режим экстремальной активации, скинул сообщение в Регистратуру, загрузил в рюкзак блок Беломору, кисет конопли, ноутбук, пару литров пива, – и отправился на станцию. Двери зеленой ободранной электрички открываться не желали принципиально, посему внутрь я залез сквозь лишенное стекол окошко. Употребив по пиву с двумя бородатыми сатироангелами, я угостил их папиросой, после чего они мирно растворились в соседнем вагоне, откуда доносились звонкие девические голоса, исполняющие под бренчание походной арфы хилая моя, солнышко больное в манере галльских трубадуров. После Источника Священной Протоплазмы электричка опустела, и в вагоне остался лишь гражданин в отутюженном костюме мышиной расцветки, изумленно созерцающий, как проплывают бесшумно и размеренно кактусовые плантации и кокосовые посадки, как фонтаны протоплазмы бьют из-под земли и брызгают белесыми мутными каплями на его реликтовое одеяние.
Мне не впервой видеть, как небо меняет цвета – с синего на зеленый, с зеленого на желтый, с желтого на красный, плавно и неуловимо проходя через все мельчайшие оттенки и отблески, и самый воздух становится более вязким и густым, чуть-чуть, но вполне ощутимо, – и вместе с тем меняется облик вагона: деревянные выщербленные лавки мягчеют под задницей, превращаясь в роскошные кожаные диваны, матерные надписи на стенах затягиваются темно-бордовой бархатной обшивкой, окна с кусками разбитых стекол растекаются в вогнутые линзы иллюминаторов; вырастают купейные перегородки, и томные светильники льют приглушенный свет, а неизвестно откуда взявшаяся обаятельная стюардесса с точеной полуобнаженной фигуркой приносит бутылку абсента и небольшую изящную коробку черного дерева, из которой я достаю ароматную сигару, пока жрица железнодорожного полотна приготовляет мой любимый декадентский напиток… И я не отказываю себе в этом коротком наслаждении иллюзией виртуальной неги, волшебной получасовой вечностью, за которой начинается Ад. Показался блистающий фиолетовый пузырь силового излучения, окружающий Адское поле – концентрический круг, который, собственно, и является территорией Ада. Подобные Адские поля имеются на каждом слое Инфернианского Пространства: некоторые находятся в состоянии сгущения и видны со стороны как паутина формационного тумана; другие, новорожденные, пусты и даже не покрыты информационной изоляцией; третьи, действующие, пребывают в непрерывном процессе застройки, – и нет пределов Великому Расширению, в результате которого Адские Поля становятся Инфернианскими Галактиками, Вселенной с обратным знаком. А гражданин в мышином костюме, проезжая сквозь силовой барьер, отделался лишь тем, что душевно и с надрывом проблевался на свои допотопные штаны со стрелками. К моему небольшому удивлению. В больничной палате летает предрассветная бритва. Сквозь душу, парящую над потолком, летает она. Смотрит душа на свое отражение – там, внизу. Там, на постели белой, лежит смерть ее тела. Кругла и скользка боль в больничной палате. Смерть ненавидит боль, смерть тонка и изысканна. Боль тоже бывает мила и изящна временами. Смерть любит времена, всегда готова к их приходу. Приход времен – это шоу, на которое стоит посмотреть. Они собираются в больничной палате, танцуя вокруг смерти. Они кружатся, не различая геометрии потолков. Они осыпают больничную палату утонченной в порошок болью. И боль принимает в себя ядовитую ненависть смерти. А смерть отдает свою суть в умелые пальцы времен. А смерть отдает свою плоть в безликие ласки времен. А смерть обращается в сладость боли текущих времен. И в сладости боли небо – как галлюцинация. Иллюзорностью своей небо напомнит крылья. Развернутся крылья в цепь незримую, необъятную. Развернется небо в ожерелье галлюцинаций. Воплотится душа в больничную палату. В последнее свое тело воплотится душа. А разве не может быть телом больничная палата? Телом, в котором губы танцуют смерть. Смертью готовы взорваться эрегированные соски. Ждет, обильно помазана смертью, вагина. Фаллос коснулся вагины – и источает смерть. Образ родился в мозгах – и приближает смерть. Мысль воцарилась в мозгах, – неся собой смерть. В каждом движении здесь воплощается смерть! Смерть, которую препарируют на спектральный анализ. Раскладывают на составные и облучают электронами. Теряя память, – ведь смерть лишена индивидуальности. Ибо: смерть – в душе, парящей под потолком. Смерть – в небе галюциногенном, что крылья напомнит. Смерть – во временах, что танцуют в теле палаты. Смерть – предрассветная бритва: без нее – нет изменения. А изменение – смерть, воплощенная здесь и во всем. Я проходил Кольца – медленно и тяжело. Я плыл в Кольце Кипящей Кислоты, – и знал, что не могу утонуть и растворится. Я мчался, как бешеный, в Кольце Бега, – и знал, что не могу остановиться и не могу сбавить скорость. Я блевал на каждом шагу в Кольце Озоновой Изнанки, – и знал, что не могу задохнуться. Я распадался на атомы в Кольце Урановых Испарений, – и знал, что не могу не остаться целым. Я падал без движения в Кольце Релаксаций, – и знал, что сила моя прибывает. Я видел страх и ненависть в Кольце Сострадания, – и знал, что сущность моя – любовь. Я терял сознание в Кольце Концентрации и шел без памяти, – и знал, кто я, зачем я здесь и куда иду. Я был в Раю, темном, извечном, трижды опустившемся под застывшее небо. Я видел там два заскорузлых Древа. Одно, широкое и раскидистое, все еще испускало черно-алые побеги и коричневые твердые плоды. Другое, белый сухой ствол с обрубленными ветвями, стояло на залитой фиолетовым солнцем выжженной поляне, и цветы не произрастали вокруг него. Оно светилось странным мерцающим сиянием, оставшимся с тех, неизвестных уже времен, когда Смерть не сошла еще на манящий круговорот оживающих воплощений… Я стою на вершине высочайшей горы, сияющая пустыня Ада расстилается передо мною, холодный мерцающий свет миллиардами огней рассыпан по жидким пескам. Я стал суров и тверд, мои движения точны и выверены, мои восприятия проникают в суть. Я обнажен и один; я оглядываю свой путь – и знаю, что пути не существует: я стоял здесь вечно и вспоминал свое Прохождение. Прохождение, которого не было. А в древнем, как бог, раю – черным-черно, тьма изначальная тихими тягучими сгустками расползается по раю, медленно и как-то незаметно возвращая его в несотворенное состояние, непроявленную точку, где нет еще выбора и существует лишь возможность, и в ней заложена способность к изменению; но тьма необъятная уже висит на ветвях, уже накрыла райские поляны, растворяя травы и плоды, уже подбирается к преддвериям и шатким переходам, настеленным наспех над бездною мира, – и оставляет нас, воплотившихся в твердь, за кругом непрерывности, и в нем мы будем повторяться бесконечно и безначально, пока ослепительный свет возвращающегося рая не проявит тончайших волокон, из которых соткана изумительная паутина нашей сути. продолжение на следующей странице
|
||
|
|
Copyright © oldjohn 2002. All Rights Reserved |
|
