На снимке: Виктор Андреевич Макаров с автором этой статьи. Пенза, лето 1996. Фото Вячеслава Иващенко

Кто из нас с вами, друзья, не болен неизлечимым недугом XX века - ностальгией? Благо, что поводов для заболевания жизнь предоставляет достаточно. Словно бы испытывает каждого из нас некая высшая сила, даруя на краткий миг атрибуты счастья, чтобы однажды отнять и затем наблюдать - что мы будем делать теперь? Родной дом, отец и мать, друзья, любимый человек - все то, что держит нас на этой планете, без чего жизнь превращается в ад. Пока мы живы, мы обречены быть мужественными, ведь дракон тоски - непобедимое чудовище. Антуан де Сент-Экзюпери, Летчик Небес, определял зрелый мужской характер как “клубок перекрученных ностальгий”. Не отчаиваться, что бы ни случилось, как бы велики ни были потери. Спасаться творчеством, делом. Любить.
Дорога располагает к подобным размышлениям. Я еду электричкой в город Сурск, в гости к писателю Виктору Андреевичу Макарову. Старый знакомец. Судьба вновь свела нас с ним. Несколько лет назад мы жили в одном городе, и, хотя не общались близко, но нам есть о чем поговорить, вспомнить. Улицы. по которым ходили, людей, с которыми общались, литературный журнал, в котором имели честь печататься.
- Я не поэт, - со смущением сказал Виктор Андреевич уже при прощании, передавая мне отпечатанные на машинке листы со своими стихами. Стихи он пишет для себя, и они - некая квинтэссенция мыслей, которые волнуют мятущуюся душу литератора, чью судьбу не назовешь безмятежной и легкой. Русский писатель, большую часть жизни проведший вдали от России, и, подобно Афанасию Никитину, вернувшийся к “родным березкам”.

Листья пали, и такие
Вдруг открылися просторы!..
Словно волны голубые,
Косогор за косогором.

Поздней осени приметы:
Воздух гулок и прозрачен,
Тонкой графикою веток
Каждый кустик обозначен;

Птичий грай скрипуч и резок,
Ветер сносит с неба стаю;
Солнце теплое все реже,
Снег все чаще наметает.

Поутру из дома выйдешь -
Мир так ясен и отчетлив,
Даже дали - будто видишь
В перевернутом бинокле,

И так властно в путь поманит,
В эти чистые просторы,
Точно тайны за холмами,
По-за каждым косогором.

Но пахнет снежком за ворот,
Зябкой морозью повеет -
И спешишь, смущаясь взором,
В дом укрыться поскорее.

Россия - она всюду, где живет русский человек, где звучит русская речь. Аксиома, которую на своем, подчас горьком опыте испытали почти тридцать миллионов россиян, живущих за пределами своей исторической родины. Виктор Макаров родился в Ленинграде в 35-ом году. А корни его - на Вологодчине. В дни блокады по льду Ладожского озера шестилетний Витя покинул родной город. И хотя потом вернулся, возвращение оказалось временным. Учился в знаменитом “герценовском” педагогическом институте, стал филологом. Но большую часть жизни провел в далеком от России Таджикистане. Подобно многим среднеазиатским городам, этот город был основал и построен выходцами из России. Да и был он, в сущности, частичкой России. В сталинские времена в Душанбе приезжала по комсомольским путевкам молодежь, сюда ссылали репрессированных крестьян и интеллигенцию, а после войны “осело” в плодородных и гостеприимных этих краях множество молодых фронтовиков, лечившихся здесь в госпиталях. Привозили жен, строили дома, заводили детей. Ехали в шестидесятые и семидесятые годы молодые энтузиасты из России - чтобы жить и работать. Благодаря этим “вливаниям” город стремительно рос, здесь сложился своеобразный анклав русской культуры - и литературы в том числе (Душанбе - родина писателей С. Станюковича, В. Войновича). Виктор Макаров - один из тех, кто создавал эту уникальную культуру. Литжурнал “Памир”, книжное издательство “Адиб”, русской редакцией которого Виктор Андреевич руководил... Все это было, было...

Наша встреча в Сурске носила отчасти ностальгический оттенок. Печаль, коли есть она на сердце, никакой самогонкой не зальешь. Неужели же нам ничего не осталось кроме воспоминаний?..

...Удар был нанесен в 1990-м году, вошедшем в историю как время “парада суверенитетов”. Русские (а к ним относились все выходцы из России, независимо от этнического происхождения), жившие в Таджикистане, оказались “оккупантами”, и им пришлось часто под страхом быть убитыми оставлять свои дома и “убираться восвояси”. Начался Исход. Дети “аристократических наций” спасались бегством - в США, Израиль, Германию. Русские же - в Россию, которая отнюдь не стала для них “землей обетованной”.

Я Москвою иду, словно вражеским станом.
Опознают - чиниться со мною не станут.
Мне бы только пробраться: ни взглядом, ни видом
Иль нечаянным словом себя здесь не выдать.

Мимо клубов ночных, ресторанов и баров
Где пируют меня обобравшие баре.
По брусчатке, что выложил дальний мой предок,
Поскорее от тех, кем и продан, и предан.

Выбиваюсь из сил, мне дышать уже нечем -
Испоганила все, испохабила нечисть.
Я вернусь - нас навеки судьба повязала,
Но сейчас - поскорей бы в один из вокзалов.

Переулками тихими, где живут вот такие,
Как и я, пробираясь на Курск иль на Киев.
Над билетными кассами свет неоном рассиян -
Поскорей бы к своим, поскорей бы в Россию!

Оказался на земле пензенской Виктор Андреевич не случайно - жена его, Тамара, корнями отсюда, хотя долгое время прожила в Таджикистане. Да и особых предпочтений у писателя нет:

- Считаю родиной своей всю землю русскую.

Сурск мне показался очень милым городком. Никто не пройдет мимо не поздоровавшись, Жизнь попроще (и победнее, разумеется) и потише, чем в областном центре. Да кажется, что и небо здесь голубее и чище, чем в “столицах”. Живут супруги Макаровы, как и многие местные жители, от пенсии до пенсии. Дети уже взрослые - кто где. В квартире, в которой книг больше, чем мебели, очень чисто и уютно, Тамара - хозяйка хлебосольная. После вкусного плова (настоящего таджикского) - русская водочка-самогоночка, неторопливая застольная беседа. А там - прогулки с Виктором Андреевичем по его нынешним владениям - по сурским пригоркам, по красивому, в осень врастающему лесу. И беседы о литературе, он читает свои стихи... Гости в доме писателя (а живет он в предместье городка под названием Николин Хутор) бывают редко. Приходит иногда знакомый художник, по словам В. А., очень интересный человек. Бывает, когда не в разъездах по “святым местам”, сурская писательница Валентина Мищенко. Вот, ныне опять в какой-то монастырь подалась...

Когда-то, в дни оные, выходили у В. А. книги. А ныне он пополнил ряды российских писателей, обреченных на “писание в стол”. Рынку потребны сегодня детективы или порнуха. Умные, добрые книги о светлых чувствах не в цене. Есть ли на свете люди, которым нужна традиционная русская литература? Кто даст ответ?

- Самое ужасное, что у меня нет никакой надежды, - говорит Виктор Андреевич.

Чем мне его утешить?

В книжном шкафу - центнер рукописей. Дождутся ли своего часа?

Когда совсем уж тяжко становится от скудости ли общения, от монотонности ли бытия в “глубинке”, выбирается Виктор Андреевич в Пензу. Встречается с писателями пензенскими, заходит за новостями в редакцию “Суры”. После Сурска и Пенза - столица. А стихи - они пишутся потом, в бесконечные осенние и зимние вечера. Это - еще и отдых от прозы жизни и от прозы литературной. О Сурске, ставшем почти родным, тоже есть строки:

В городишке, где над фабрикой суконной
Спозаранку веет духом самогонным,
Где в березнячке, что в гари из трубы,
Собирают бабы ягоды, грибы, -

Боже праведный, замкни мои уста:
Здесь я, кажется, на мертвый якорь встал.
Не то утро, не то вечер. Моросит.
Непогода на святой моей Руси.

Я по улице иду, мне шепчет дождь:
“Далеко ты нынче, дядя, не уйдешь.
Над Сурою две-три улочки бегут -
Вот и весь он, кругосветный твой маршрут”.

А ведь были же, я помню, времена,
Когда адресом была мне вся страна.
От Чукотки до Каспийских побережий -
Я не знал, что это станет зарубежьем.

И на юге жарком лишь тогда скучал,
Когда снилися березки по ночам.
Рыжий пес, бездомный пес к ногам прильнул.
Не бойся, не дрожи, я не турну.

Я такой же. Согласись: ну разве дом,
Если чувство, будто с миром разведен?
Если весь маршрут - всего одна верста,
Если на сердце такая маета.

Я иду и слышу в шепоте дождя:
“Ну чего тебе еще от жизни ждать?
Видишь: церковь по-над мутною Сурою -
Отпоют тебя и рядом с ней зароют.

Да утешися, раб Божий, в своих досках -
Над тобою будут русские березки”.

Прощаясь с писателем (когда-то еще с ним увидимся в неопределенный наш век?), я пытался придумать слова надежды. И понял, что слова, в общем-то, мало что значат. А жизнь в глубинке немногим печальнее, чем где бы то ни было в России. “Если хочешь быть счастливым - будь им”. Банально, но факт. Страна наша древняя, но дети ее - истинные дети, вечные дети, ждущие заботы и опеки, любви от кого угодно, но не от самих себя. В этом, наверное, и заключен главный секрет счастья России: жить по-настоящему начнем лишь тогда, когда поймем, что никто кроме нас самих не даст нам ни веры, ни надежды, ни любви. Разве ничего этого нет в стихотворных строках, написанных прозаиком Виктором Макаровым:

В застоявшемся городском чаду
Это чудо не сразу понять дано:
Словно ветер с полей потянул, подул,
Словно запах травы и цветов донес.

Я стою, душой в этом сне замерев.
Так же шумен и чаден машин поток.
Но как будто бы слышу шелест дерев,
Даже будто ручей по камням потёк.

Дом и, вижу я, взгляд поднимая,
Надпись - “Улица Полевая”.

Я не первый десяток лет разменял.
Было все, на что мир безумный горазд,
И в горах памирских стреляли в меня,
И Россия меня предавала не раз.

И в крови, в аду, в сумасшедшем этом бреду
Как о самом заветном мечталось,
Будто узкой тропой полевой бреду
В зоревую вечернюю алость.

И баюкали, сны навевая,
Эта тишь, эта ширь полевая.
Пусть не сбылось.
Пусть все и не то, и не так.
И долит уже сердце усталость.
И все то, что грезилось прежде в мечтах,
Лишь названьем в табличке осталось.

Пусть и шум, и чад, и машин поток,
Но как нежит душу картина:
Полевою межою журчит поток,
И заря в его зыби стынет.

После жизни всей бредовой, пулевой
Жить хочу на улице Полевой.