|
|
|
|
|
Игорь Баронов
|
part 1
В начале была тишина, ибо большую часть пути Учитель пребывал в молчании и стремился к уединению, насколько это было возможно в вагоне электрического поезда либо в кузове битком набитого крупнорогатым скотом грузовика. Пока мы не пересекли великую татарскую реку Идель, все шло как по маслу. Но уже на одном из перегонов неподалеку от Оренбурга Папу в первый раз поколотили какие-то обкуренные аборигены. Мы, его ученики, ничем не могли облегчить его страданий. Впрочем, и не пытались. Поскольку Учитель наш проповедовал идеи вселенского непротивленства и абсолютного похуизма. Мы спервоначала не знали даже, куда и зачем едем. Впрочем, под Оренбургом Учителю досталось не так уж сильно. Гораздо труднее ему пришлось потом, уже возле Кзыл-Орды, когда его чуть было не сняли с поезда за безбилетный проезд (что для великой утешительницы вдов и сирот - «Казак Темир Жолы» (Казахская Железная Дорога) практически исключено). Папача счёл инцидент чрезвычайно полезным в кармическо-педагогическом смысле, и когда мы словно заговорщики встретились в чахлом привокзальном скверике станции Туркестан, он за импровизированным «шведским столом», состоявшим из двух буханок пересоленного железнодорожного хлеба на всю нашу оголодавшую шарагу и битых арбузов, выклянченных у местных торговцев, прочёл импровизированную проповедь на эту тему. …А на задворках чимкентского автовокзала его чуть было не убила местная шпана, порезав ножом кисть и предплечье правой руки, которой он, видимо, пытался защищаться. Первопричина избиения осталась невыясненной, быть может, Папик просто не слишком вежливо попросил у кого-нибудь денег на хлеб, или на него нашло вдохновение, и он принялся публично выяснять сходства и различия глагольных форм казахского и узбекского языков, приправляя лекцию доброй порцией изысканного матерка. По сведениям людей бывалых, заниматься сравнительным языкознанием и наукой вообще в Средней Азии - дело небезопасное… Кто знает, что послужило поводом для физического полуизнасилования нашего Спасителя чернодушными грешниками-язычниками, да так ли уж важно это?.. Была бы голова на плечах, а уж дубинка для неё у любого мента найдётся. Материк Евразия - один из самых серьёзных кругов Ада. Еще дома, в родных пенатах любимого Краснозалупинска, Учитель говорил нам, в особенности обращаясь к новообращённой квазипослушнице - герле Суматохе: «Кумфликт, то бишь инцендент суть великая школа мысли! Не тебя бьют то самое темное и насильственное в тебе самом проявляется таким макаром, деточка! Что думаешь, раз я Учитель, так меня не бьют? А с Иисусом что сделали?.. Бьют, значит не очистился я от прилежащей скверны. И не очищусь, пока хоть капля ее на земном плане бытийствует! Тут думать надо, милочка! Это тебе не морзянку на клиторе выстукивать! То-то же, фафа!» Подробностей всех железнодорожных несчастий нашего доморощенного гуру я не знаю. Поскольку в те дни я надъопытным путём постигал одно из главных правил похуистического общежития: моя хата с краю. Мне известны лишь факты, почерпнутые из досужих бесед в среде учеников. Мое послушание в тот период заключалось в медитации на линию горизонта и служении Учителю в качестве предохранителя и смотрителя благорастворения воздухов в пределах его ауры. Если кто не понял, поясню: я не должен был путаться под «лотосными стопами» у руководителя нашей маленькой общины, а во время трапез на природе на мне лежала непыльная обязанность не подпускать летающих насекомых к телу проповедника. Хотя должность моя была номинальной, и Учитель обычно сам справлялся с мухотой, не дозволяя мне шлёпать малую авиацию свёрнутой в трубочку газетой Н-ского района под названием «Ленинская мысль». Гуру нравилось, как он утверждал, «слушать пение стрекоз»… Будучи происхождения тёмного и неродовитого, Учитель питал слабость к урождённым интеллигентам, считая их солью земли, надеждой мира и уж точно - истинной аристократией духа вообще и похуизма в частности. Это проявлялось из его души в виде фразы, которую он любил повторять: «Вот вы, интеллигенция, - культурные люди, даже, я слышал, зад подтираете! А я рабом родился, в рабской семье неграмотных трудящихся Востока». …Когда Учитель узнал, что я учился некогда на историческом факультете областного педагогического института, он сразу же назначил меня старшим евангелистом коммуны и своим преемником на случай смерти. С тех пор я стал пользоваться в ашраме всеобщей любовью и уважением, поскольку многотрудная и ответственная должность Учителя не служила в среде трансцендентальных похуистов предметом ничьих карьеристских устремлений. Немного сыщется охотников возглавить колонну, идущую прямиком в газовую камеру. Знакомый чувак из подмосковного (они коллективно млекопитаются где-то в окрестностях города Звенигорода под тираническим руководством некой Матери Малики Деви - престарелой садистки, одержимой манией величия) ашрама Свободной Любви сообщил мне как бы между прочим, что Махмуд Мингалиевич (так звали нашего Учителя в миру) безнадёжно болен неизлечимой и к тому же позорной болезнью. Так это или нет, я не знаю. Он ничего не говорил такого о драгоценном своём здоровье. Да и, говоря по правде, кроме хронического алкоголизма, астигматизма, небольшой врождённой хромоты и постоянно сломанных рёбер, никаких отклонений от нормы у Пупсика я не заметил… …Суматоха, рыженькая девица из Подмосковья, в недавнем прошлом беглянка из благополучной семьи, «травоядная» наркоманка в стадии лёгкой зависимости и недавняя бессистемная автостопщица, отвлекла меня от медитации, впившись зубами в мое тщедушное грязное колено, как в спелое яблоко. Я стукнул её легонько желтоватой пластмассовой рукоятью парасольки по холёной нежной шейке, богатой родинками. Вышло это машинально. Её эмоциональная речь вернула меня из религиозного транса в пыльно-удушливый гнусный мир пассажирского поезда «Москва-Бишкек», с оглушительным лязгом и скрежетом несшегося по холмистой казахской степи. Степь да степь кругом, путь далёк лежит, в той степи глухой замерзал верблюд. Какой казах не любит быстрой езды? Тяжелые грязные междувагонные двери со скрипом открывались и захлопывались. Время от времени через тамбур в шлейфе туалетных благоуханий проходили туда и обратно разнообразные маловменяемые припоездные гомо сапиенсы. Девушка пыталась перекричать грохот вагонных колес: - На станции Туркестан я раздобыла селедку настоящую а он говорит с идиотской ухмылкой когда поезд тронулся истинно истинно говорю тебе эта рыба украдена ты забыла деточка заповедь не укради и не судим будешь представляешь взял и выбросил ее из тамбура в окно я не ела три дня а он вообще в Актюбинске чай последний раз пил пидарас лучше бы мне селедку отдал вот мудила разве в том состоит правда чтобы позволять всем бить тебя?.. …В эту минуту на далёком холме впереди по ходу состава показались несколько нефтяных цистерн (они ещё как-то по-научному называются, одно время я помнил да забыл за ненадобностью), похожих на гигантские консервные банки, залитые чёрным сургучом. Весьма напоминало декорации фильма «Белое солнце пустыни». Из-за склона невысокого холма спокойно и неожиданно, как дар Божий, выплыл край спокойного озера с водой фантастически голубого, почти купоросного цвета. - Смотри, смотри! - закричала Суматоха, указывая маленькой грязной рукой на купоросное чудо. - Это моё любимое место. Когда я жила с Чайником (сейчас он «сидит»), мы дважды в месяц мотали в Чу за «травой» и «пластилином». Я это место навсегда запомнила… Классное место. Так и хочется спрыгнуть с поезда, пожить тут на природе, искупаться… Если поискать, и здесь «траву» можно найти… Она не такая, как в Долине, но всё равно, пыхать можно, «джуйс» варить… Романтика, да?… Слушай, а давай свалим от наших… Вдвоём будем жить, где-нибудь в тёплом среднеазиатском городке тихом. Тихо будем так жить, книжки хорошие читать, гулять, на природе любовью заниматься… Тебя на работу непыльную устроим, ну, в любом городишке ведь газета найдётся. А я буду дома кроликов-куриц разводить… Ребёночка тебе рожу… если захочешь… А нет - так и без детей обойдёмся… Мне всё равно… Наверное, в этом озере рыба не водится… Оно мёртвое… Я склонился к самой шейке девушки, намереваясь, как пишут в гениальных романах, «с благоговением облобызать островок нежной плоти», и почуял исходивший от Суматохи слабый запашок маринованной рыбы. «Зачем она лжет?» подумал я, и от этого мне еще больше захотелось поцеловать ее. Я не мог объяснить себе, почему мне так нравится эта рыжая лгунья. Видимо, она тоже что-то почувствовала. Женщину, к тому же, товарища по трансцендентальной секте, трудно обмануть. Частые занятия медитацией под руководством опытного наставника способны развить интуицию человека до немыслимых пределов. Пытаясь справиться с охватившим меня чувством растерянности, я разлепил растрескавшиеся от сильной жажды губы и стал что-то говорить, не заботясь о том, слышит ли она мой монолог: - Некогда я уже жил в таком тихом тёплом азиатском городке. Его название означало день недели. Я был уроженцем этих мест в четвёртом поколении. У меня было много родственников и друзей. В этом городе меня знали. Мне никогда там не было скучно. Я мечтал о тихом семейном счастье и пытался получить максимум кайфа от занятий бытом. И Бог подарил мне всё, о чём я мечтал. У меня была хорошая работа, престижная, интересная и перспективная. Жена любимая. Женщина женского пола. Ребёнок был у нас. Квартира однокомнатная, отдельная. Правда, «Хрущёвка», но надо же с чего-то начинать… Санузел раздельный. Унитаз с промывом. Телевизор «Рекорд» чёрно-белый. Холодильник «Саратов-2». Стиральная машина «Сибирь» с центрифугой для отжима белья. Ванна, правда, сидячая, но зато в нашем районе почти никогда не бывало перебоев с горячей водой. Я жил на улице Маяковского. Интересно, почему улицам советских городов присваивали имена самоубийц, террористов и просто психически больных людей? Вы никогда об этом не задумывались?.. Ах, да, ведь чем ущербнее идея, тем ущербнее её претворители… Я получал 400 советских рублей. Это считалось большой зарплатой для «молодого специалиста», коим я был. Я принадлежал к классу творческой интеллигенции и был желанным гостем в лучших домах города. Я пил коньяк и был завсегдатаем бара в самой лучшей гостинице, куда селили иностранцев. Там так хорошо думалось и писалось под грохот плохой музыки… По-видимому, меня ожидало блестящее будущее. На ниве журналистики, литературы, искусства, административной деятельности - теперь это не важно. Я был готов к этому. Я не боялся изобилия, свалившегося на меня. Всё само шло в руки - от меня требовалось лишь одно: всегда улыбаться и идти по жизни с высоко поднятой головой… Но тогда я не знал одного из основополагающих принципов работы механизма материальной Вселенной: халява может продолжаться долго, но не вечно… А когда халява кончается, то в следующий миг кажется, что её никогда и не было… Где вы, Шопенгауэры, которые способны разжевать сей парадокс, густо приправив его собственными козявками?.. По-видимому, что-то произошло где-то там, на небесах… И вот я оказался здесь, полусумасшедший, с выжженным сердцем, с душою, покрытой толстым слоем реликтового льда. После пережитого ужаса, победить который мне помогли несколько лет беспробудного пьянства, а затем, после того, как надежда на скорую смерть иссякла, - ранний склероз и чтение запоем религиозно-мистической литературы. Я обнаружил себя, всё ещё нестарого, но уже седого и почти беззубого, в вонючем завшивленном рубище бедного странника без роду без племени, подобно многим детям моего родного города, который пал подобно Иерусалиму. В наказание за грехи многие. Бога мы забыли, но он нас не забыл. Мой главный грех звался гордыня. Я никогда не подавал нищим. И сам теперь прошу милостыню. И обречён скитаться до могилы… И… гнать самую тень мысли о постигшем меня горе… Свах-свах-свах! Свят-свят-свят!.. Я хорошо питался в возрасте 25 лет и имел секс с молодой красивой женой не менее 3-х раз в сутки. Те вдохновенные оргазмы я вспоминаю порой, подобно тому, как какой-нибудь спившийся режиссёр вспоминает о своих сценических триумфах… Или рок-музыкант мусолит в мыслях свои лучшие концерты. Подобно тому как старый конь при звуке боевой трубы… О-о-о, дружище Циммерман, уж он бы, душа родная, меня бы понял… …Рыжая слипшаяся прядь раздвинулась, и из глубины сверкнул озорной искрящийся рыжий глаз, окруженный конопушками. Видимо, я тоже ей нравился. Она потянулась губами к моему забитому серными пробками уху: - Хо-очешь?.. О-очень? вопрос был задан игривым интимным тоном женщины, владеющей силой. В исполнении многих женщин эти ужимки выглядели бы жалко, но давно не мытая хипушка была соблазнительна как Клеопатра. Интересно бы знать, чем эта рыжая курица столь властно и неумолимо притягивала меня к себе? Если бы она о чём-нибудь ещё спросила меня в этот миг, ну, предположим, люблю ли я селёдочку, я бы, вероятнее всего, кончил. Я был счастлив. Меня спасло моё татарское лицо, которому так удобно в нужный момент придать по-буддийски бесстрастное выражение. Судорожно сглотнув, я устремил воспаленные от пыли глаза на вихляющую линию горизонта. - Права ты. Прав Учитель. И сельдь тоже по-своему права, хриплым от волнения голосом произнес я, и, пытаясь унять набухающую плоть, принялся скороговоркой читать про себя Маха-мантру. Вероятно, будды небесные очень потешались надо мною в эти мгновения. Но эффективность искренней молитвы общеизвестна. Понемногу стало отлегать. Но обмануть ученицу великого мистика и опытную автостопщицу было делом безнадёжным. Суматоха вновь укусила меня в место прежнего укуса. На сей раз я стерпел, поскольку приказал себе крепко-накрепко задуматься об Учителе. «Трудно ему сейчас глотает пыль, привязав свое истерзанное тело телефонными проводами к вагонным осям, глохнет от стука колес и буксирных устройств, часто моргает от нестерпимого горячего ветра, начиненного песчаными метеоритами». Было бы очень жаль потерять Учителя в пути. Я вспомнил, как блестели его добрые карие глаза, когда он рассказывал нам про гигантских сомов-людоедов, что водятся в Иссык-куле. И еще про голубые и черные розы, украшающие в городе Пржевальске клумбу перед бывшим горкомом партии. Сам он в этой жизни не бывал в Киргизии, но мы верили ему. Чем ещё мы, слабые ученики, могли отблагодарить Учителя за его заботу о нас? Любовью и верой. А большего он от нас и не требовал. Ну разве что просил покормить его, что случалось редко. Он был продвинутый аскет. Месяцами мог обходиться без алкоголя и наркотиков. Общению же с «лицами женской национальности» с давних пор предпочитал высокое искусство мастурбации, которую величал, по древнеримской пословице, «верной спутницей зрелого мужа»…
(продолжение рассказа на следующей странице)
|
|
|
Copyright © oldjohn, 2003. All Rights Reserved |
|
|
