|
|
|
|
|
Игорь Баронов
|
part 2
Пока я таким образом медитировал, стараясь игнорировать издевательские ухаживания пропахшей селедкой сектантки, в тамбур вошли несколько молодых людей, по внешнему виду, это были потомки воинственных кочевников. Их лица несли на себе печать окончательного духовного вырождения и от них сильно пахло жжёной коноплей. Один из них протянул мне замусоленную самокрутку и, подмигнув узким глазом, нагло сказал: - Пыхни, братан! Мы с твоей девчонкой немножко потанцуем. Ништяк, да? Без обид, братан-да-а-а?.. * Я, по малодушной привычке становиться вежливым и податливым с агрессивными и непредсказуемыми людьми, предательски принял самокрутку и затянулся. * Я, по трансцендентальной привычке воспринимать вступление в контакт с хищным зверем как сигнал Господа «На молитву становись!», принял из рук скафандра Спящей Души послание Божие в форме самодельной сигареты и утвердился в мысли, что Господь вновь соблаговолил проверить мою профессиональную пригодность к легчайшему и радостному труду монаха. Суматоха кинула на меня быстрый взгляд, в котором пошлый человек разглядел бы испуг и робкую надежду на то, что я не дам ее в обиду. Молча воспев почти восторженное «Ау-у-уммм-ма-ни-и-ир!..» (Hb7), я отвернулся к окну, чтобы осмыслить ситуацию, и, когда прокашлялся от едкого конопляного дыма, в тамбуре уже никого не было. Если бы я, уподобясь сказочному пионеру Пете, попробовал оградить девушку от обкурившихся приставал, меня бы могли зарезать. Или отпиздили бы - это уж точно. И в новой жизни мне пришлось бы вновь, подобно Сизифу, карабкаться (или ползти, родись я в форме черепахи) к самоосознанию, как говорится, back to Godhead. Помимо трусости, как могло бы показаться со стороны непосвящённому в таинства магии дебилу, я руководствовался в моём бездействии (вернее, НЕ-ДЕЛАНИИ, о котором, как о величайшем искусстве так много твердили арьяне всех времён и народов) самыми что ни на есть святыми побуждениями. Поступи я как «честный пионер», спасло в моём бездействии бы моё вмешательство её душу? Навряд ли. Как мудро подмечено в священных инструкциях братков-христиан, «что толку с того, что плоть спасёшь, а душу потеряешь». И как бы гнусно ни выглядела на первый взгляд «тамбурная трагедия» (а подобных происходит неисчислимое множество по всей Земле каждую минуту), верно оценить её смысл и качество мог любой начинающий ученик-подмастерье в нашей высококвалифицированной религиозной организации. Но увы, даже святой бхакта, укрепивший дух многолетним постом-тапасьей, ничуть не застрахован от всякого рода спонтанных эрекций. Укоренённый в моём подсознании звериный опыт выживания homo sapiens`a впрыснул в кровь тонну гормона агрессии и действия. Лишь «духовные бицепсы», «накачанные» в упорных занятиях медитацией и высшее ашрамное образование в науке лечебного применения продуктов сухой перегонки гашиша, удержали меня от ненужных движений. Искра боли, кольнувшая моё чуткое сердце, выдавала с головой мою любовь к девушке по имени Суматоха. Имел ли я право любить её для себя самого? Нет. Ведь я человек, предавшийся в руки Всевышнему. И плотское чувство влечения могло быть оправдано единственным высшим мотивом. Для чего нам с ней следует совокупиться? Не для того разве, чтобы на примере нашего брака в строгости, послушании и аскетизме воспитывались будущие поколения Ортодоксальных Похуистов? Мне лишь не достаёт терпения ждать часа, когда глупый рыжий глаз Суматохи озарится, наконец, всполохом религиозной мысли. Видимо, и сам я не готов к грядущему испытанию. Иначе бы попустил Господь всему ожидаемому случиться раньше. Что во власти моей? - Избегать искушений и противостоять им. Глупцы осуждают поступок одного ташкентского Гуру, убившего своего ученика, известного кинокаскадёра и мастера восточных боевых искусств (я был знаком с его вдовой). Значит, так было нужно. Секта, церковь - дело сурьёзное, товарищи. Вас туда за хрен никто не тащит… Однако, я уже различаю в тоне своих размышлений металлические нотки голоса будущего седовластного пресвитера небольшой, но крепкой секты… Номер мой 7. А цвет мой синий. А имя моё О Учитель Годен До: «Команда «газы!» была дана для всех!» Стоит ли придавать значение глупым суматошкиным слёзкам? Женщины способны выделять влагу двух видов: либо мышкины слёзки, либо кошкины сопли… А юная аки муха-подёнка, Самое-Маленькое-Существо-Во-Всей-Пангалактике, Суматошка даже еще отнюдь не православная то бишь истинная похуистка-непротивленка. Она только учится. Горе мое и всей нашей секты луковое. Ситуации сексуального насилия над ней воспроизводятся с угрожающей периодичностью. После изнасилования её (как показалось невежественной Суматохе) бригадиром поезда и его помощниками (впрочем, они считали это обычной платой за безбилетный проезд) на перегоне Кузнецк-Сызрань, Учитель, тогда ещё на легальном положении ехавший в тамбуре между 5-ым и 6-ым вагонами, сумрачно заметил: «Это ей на пользу. Пусть учится. В конце концов должен настать момент, когда она перестанет бояться. Страх вот что ей мешает справиться с собой. Она пытается придумать препятствие там, где его нет.» «Может быть, перенесём курс её «обучения» на будущее?» с затаённою надеждой спросил я. Учитель сразил меня насмешливым глазом. «Понимаю тебя прекрасно. Кобель ты эдакий, что, жалко, что самочка не тебе достаётся?» И добавил уже серьёзно: «Разговоры в строю отставить! Не тебе, без пяти минут Замполиту, Поселковому Елдарю и Бую Пространства, пребывать в сомнениях и говорить такое! Всюду прёт из тебя жалость и мягкотелость. Эх ты, хухля-мухля сперматозоидная! Ты же в стройбате служил! Ты же курить умеешь! Борись с этим... В случае с девчонкой не только не препятствуй насилию, но сам старайся спровоцировать и даже, коль сочтёшь нужным, самочинно учинить насильственное насилие... Она сама тебе спасибо скажет. Потом. А когда скажет считай, всё поняла и приняла. Только после этого она будет иметь в коммуне право голоса. Только после этого мы все станем перед ней на колени, и отныне будем звать её Матерью и, пардон, на её неглиже «Шипром» пшикать. И не будет для всех нас авторитета высшего...» …В негаданно наступившем одиночестве я принялся размышлять о том, сколь велик бывает диапазон кармических последствий в жизни обыденного человека. Спектр моих чувств к Суматохе был весьма широк. Я относился к ней и как к самке, и как к сестре, и как к другу. Учитель как-то сказал о ней: «капризное, но не смертельно хищное спецживотное для оказания материальных ласк». И запретил всем мужчинам-членам коммуны оказывать ей какое бы то ни было покровительство. «Она учится быть собой. И никто не имеет право лишать ее школы. Не делайте из нее жертву насилия!» изрек Учитель. Суматоха знала об этом, но я чувствовал, что она все же стремится обрести защиту, то есть стать жертвой. Брок в редкую минуту, когда от него отставала депруха (самый старый бармалей нашей общины, «плотно сидевший на травке» и чудом доживший до 38 (!) лет), говоривал Суматохе: «Ты из группы риска, это уж точно. К тебе без презерватива не подходи - бесполезно. Никакого в тебе уюта, никакой мало-мальски семейной переспективы. Да от тебя автостопом за 7 километров пахнет… Знаешь, как ты кончишь? Тебя изнасилуют и убьют. Или наоборот: сначала убьют, а потом трахнут!.. Эх, ты, дуренция, прошмандовочка смазливенькая! Да я в твои годы уже бороду брил на лобке! А годы - они у меня ого-го какие уже… До такого возраста даже генсеки не доживают…» На что жизнерадостная, но затюканная сложными обстоятельствами «непотребной жизни» девушка отзывалась дежурной бляцкой шуткой: «Я кончу как все курящие женщины - раком!» На что Брок принимался хихикать, в экстазе ударяя себя заскорузлой ручищей-лопатой по перемазанному соплями джинсовому колену, и восторженно орал: «Ну надо же - такая молоденькая, а - с юмором! Не блядь, а - передача «Аншлаг»!» …Когда я не медитировал и не набирался умных слов от Учителя, я страстно желал близости с ней. И она была не против. Но меня останавливал страх ответственности. Я опасался, что после сближения не смогу относиться к ней по-прежнему как к остальным членам коммуны, то есть, принципиально похуистически. В пакгаузе на станции Поворино, где мы заторчали на неделю из-за проливных дождей и коротали время в неспешных беседах, я рассказал Учителю о моем затруднении. Он сказал: «Ждешь от меня ответа? Но не дождешься. Мне просто безразлично это. Обсоси это сам. Дам лишь наводку на мысль: ты боишься, что перестанешь выглядеть в собственных глазах джентльменом? Тогда тебе нужно не учение в ашраме, а работа ночным сторожем в публичном доме. Причем, на первую зарплату купишь себе резиновую женщину, поскольку до живой ты ещё не дорос. Эх ты, педрило трансцендентное! С людьми работать надо, а не бояться их.» Отношения с членами нашего ашрама и, в частности, с Суматохой, занимали мои раздумья во все время нашего пути из России на Юго-Восток, в Среднюю Азию. Где-то в глубине рассудка, я уже решил наверняка, что сойдусь с ней физически. Но случиться это должно в каком-нибудь святом живописном месте на горном перевале или на берегу быстрой реки, богатой форелями. Быть может, в присутствии всей секты. Очевидно, наша любовь будет обставлена как культовый обряд. Жертвоприношение. Как всегда и было в истории. Наш с Суматохой высокий обряд Топтания Цветка Невинности войдёт в священное писание нашего ашрама, и через годы после нашей смерти дети в религиозном экстазе будут благоговейно повторять бессмертные строки, описывающие Великую Любовь Великих Людей, отдавших себя на заклание ради счастья нашей планеты и Всего Прогрессивного Человечества… Будет написана хорошим художником картина, изображающая наш Акт. По мотивам плохонькой кодаковской фотографии, сделанной мыльницей бездарным Броком. Фотография станет каноном церкви. А негативу будут предавать мистическое чудодейственное значение. «Я чувствую себя слабым для роли Учителя» сказал я наставнику, когда мы с ним лежали рядом на тюках со стекловатой на складе станции Поворино. «Значит, я в тебе не ошибся» сказал Без Имени. В тот день он отрёкся от имён, которые ему дали когда-то родители при попустительстве ЗАГСа Железнодорожного района, и повелел именовать его Безымянным. Так, казалось ему, легче преодолевать гордыньку. «А с чего ты взял, что я твой Учитель? Всмотрись в меня попристальнее, внюхайся поострее перед тобою грязный и больной бродяга, бомж!.. Грёбаный в рот, ты погляди, куда мы легли это ж стекловата, чистый канцероген! Ну всё, чесоткой на пару недель мы обеспечены». И мы оба с ним рассмеялись. Как смеялись всей общиной тогда, когда в притворе Курского вокзала Учителя на моих глазах исступленно бил резиновой дубинкой системы «демократия в действии» звероподобный мент. Мент имел очень маленький рост, и изо всех сил старался компенсировать этот свой недостаток поистине животной яростью. Что придавало картине вид пародии. Без Имени никогда никого не боялся, и мучителей это приводило в особенный раж. Мне хотелось закрыть тело моего наставника своим, дабы на меня пал гнев гнусного зверя. Белый Лебедь Духовных Водоемов вот кем был мой Учитель. Простейшие организмы в униформе об этом не догадывались. Хотя порой их смущал, но редко останавливал запах крахмальной чистоты с легкой примесью аромата мадрасских бананов и зимних яблок ручной работы академика Мичурина. Именно так пах мой Учитель. Суматоха вечно воняла рыбой и самогонным перегаром, но я ее любил и хотел. Рыжую шудрани. Падшую. Лживую. Благоуханную. Ту, которой теперь докучали своим обществом ужасно пахнущие мужчины - уж не съеденная ли воровски сельдь с гарниром из клеветы на Учителя тому причиной? А что подумал бы об этом сам Учитель, терзающий ныне свою плоть под днищем последнего вагона? Наверняка, он сказал бы: «Хрен с селедкой, хрен с Суматохой и со всеми вами, шпана мордовская! Уж коли секта наша тоталитарная, то и похуизм должен быть соответствующий! Дождусь ли дня, когда наш дофин и Суматошка таки чилимкнутся?». В таком тоне он выражался обычно, будучи в хорошем настроении, что бывало с ним не так уж редко. Ибо он был убеждён, что, невзирая на досадные мелочи, в общем и целом чрезвычайно легка, приятна и весела жизнь истинного трансценденталиста… Интересно, что думает обо всём этом сам Учитель, терзающий теперь свою плоть под грязным днищем последнего вагона? Каково ему там, среди громыхающих, содрогающихся осей? Я смотрел на линию горизонта, плавно изменяющую очертания в вечереющей казахской степи… Над миром беззвучно воздвигалась великая песнь гандхарвы George Harrison, по имени Dear One… Грифы-трупояды, сидевшие на каждом телеграфном столбе на протяжении всей Шайтан-арбы то бишь Среднеазиатской Железной Дороги, с подведёнными цыганской тушью фотомодельными ресницами, исполняли проникновенно backing-vocalьные партии на разные охрененно чарующие голоса, голоски, а также подголоски и надголоски, не говоря уже об invocalьной сумятице радостных всемузыкальных звуков. Жалеть было не о чем, даже о том, что ты не родной сын Бхараты, ну, на худой конец, Альбиона туманнаго… Все мы children`ы Lord`a живаго… Оh, simple grace!
(продолжение рассказа на следующей странице)
|
|
|
Copyright © oldjohn, 2003. All Rights Reserved |
|
|
