|
|
|
|
|
Вернуться на страницу "ЛИТЕРАТУРА"
Кайд. Город Понедельник (История Джинсовой Компании). Главы 2-4.
II
Мы читали Хемингуэя и Ремарка. Бог мой, сколько там у них на каждой странице выпитого! Проводили эксперименты, пытаясь влить в себя в единицу времени столько же и, по возможности, того же самого, что пили герои читаемых произведений. Получалось далеко не всегда, даже при хорошей закуске. Кто-то обязательно отключался. Потом эксперименты над собственным организмом прекратились, мы стали разборчивее в выборе спиртного. А выбор был шикарный – в магазинах батареями стояла ликёроводочная продукция Финляндии, Кубы, Вьетнама... А ещё креплёные, сухие, полусладкие вина – болгарские, венгерские, грузинские. Моя Республика тоже была не на последнем месте по производству алкогольных продуктов. Здесь хорошо растёт виноград. Во времена, о которых идёт речь, отечественный коньяк был таковым, а не коньячным спиртом, разбавленным всякой бурдой. Наблюдательный читатель скажет: "Определенно, речь идёт о временах, предшествующих перестроечной антиалкогольной кампании". Признаюсь, память моя занесла меня в слишком уж отдалённое прошлое. Впрочем, отсутствие или недостаток богатого ассортимента алкогольной продукции не слишком влияли на настроение нашей джинсовой компании. И всё же, раз уж мы туда пробрались (в ту эпоху, когда в магазинах было всё, и это самое всё было доступно абсолютному большинству), давайте останемся там ещё ненадолго. А потом снова переместимся чуть дальше по временной шкале нашего столетия, в самый конец восьмидесятых, на рубеж девяностых. Читатель вправе возмутиться: "...на самом деле, что там было в гастрономах, универмагах и прочих торговых точках?" Вспомнит читатель о магазинах для избранных, и о партийных спец пайках напомнит. Кто-то по перестроечной привычке будет горлопанствовать о том, что коммунисты-негодяи Страну до ручки довели. И придут к заключению, что, всяко разно, при любом раскладе, приплыли бы все к нынешней печальной развязке. С такой-то Властью! Ничего удивительного. Да шут с ними, с этими магазинами, полками, пустыми, полными... Хрен с ними, с этими властями! По Закону Космической Справедливости все эти твари должны быть наказаны, на том или на этом свете – тираны-правители и, просто, рядовые негодяи, мешающие жить хорошим людям. Давайте не будем называть их коммунистами, давайте стараться не быть настолько примитивными. Уловите мою мысль, прошу вас: не случись эта блядская перестройка, просуществовал бы Союз, скажем, ещё лет тридцать, размножилось бы его население, и... один хрен, что-нибудь бы произошло. То ли третья мировая, то ли эпидемии... да мало ли ещё чего? Благополучие наше стоило дорого, оно не могло длиться долго. Даже в Библии говорится о Тысячелетнем Царстве Христа. Почему о Тысячелетнем? Почему не о Вечном? Не потому ли, что "хорошего понемножку"? Запутал я вас? Да я сам запутался. Ха, но ведь без этих негодяев не будет движения вперёд! Давайте чуть примитивнее, позвольте такую мысль... Пусть не очень она применима к той системе координат, в которой мы живём-вращаемся, и всё же: Если дезинфицировать почву, в которую потом надо бросать зерно, если уничтожить начисто бактерии, отвечающие за процесс гниения (а следовательно, за образование органических веществ, за счёт которых поднимутся всходы от наших зёрнышек) – что тогда? Этот рост пшеницы или яблок (не суть важно, какого полезного овоща или фрукта) с последующим гниением и опять ростом – не что иное, как извечное стремление вперёд, то есть, жизнь. Совсем иной вопрос: где те рисочки на шкалах координат, за которые не должен заскакивать показатель тех сил, которые мы считаем тёмными? Где тот количественный лимит бактерий, находящихся в почве? И если в нас заложена программа самоуничтожения (а может саморегуляции между силами светлыми и силами тёмными), то тут уж ничего не предпримешь. Так тому и быть, как придумано. Однако задача людей порядочных, живущих по совести, состоит в том, чтобы не портить (по крайней мере, стараться), не отравлять существование своим ближним. Пресловутая Горбачёвско-Легачёвская кампания действительно нанесла огромный ущерб Стране. В эпоху перестроечных преобразований какой-то смелый академик опубликовал статью, в которой Борьба с Пьянством, Афганская Война и Чернобыльская Авария пишутся, что называется, через запятую. Учёный утверждал, что три этих бедствия стали основными причинами подрыва Советской экономики и непосредственно привели к крушению всей Империи. Когда тебе 17 лет непросто быть дегустатором. Не всегда в бутылке с красивой этикеткой вкусное содержимое. Когда мы первый раз попробовали шотландское виски White Horse, единогласно пришли к выводу, что гадость эта – не что иное, как вариант русского первача, разве что не мутная и с травяными добавками. Когда водились деньги, что дешевле не выбирали. Даже в обществе, где присутствие девочек не было предусмотрено, старались не пить что попало. Алкоголь – неотъемлемый атрибут молодёжной тусовки, посредник в сближении, транквилизатор, допинг. Наши гусарские выходки, залихватское выпивание больших порций горячительного с призыванием девочек последовать примеру, попытки показать, что в этом, мол, нет ничего предосудительного (и это даже напротив – как-бы, круто), и что ты, в конце-то концов, не такой уж захмелевший. А они потом, целомудренные и непорочные, санитарки скорой помощи оттаскивают тебя в ванную комнату или выводят подышать свежим воздухом. Впрочем, бывало и наоборот. Девочки тоже взрослели, им хотелось вкусить тех же радостей и псевдорадостей-ощущений. Я вышел в город в надежде встретить кого-нибудь из наших. Было это примерно через недельку после той романтической ночи с Лоли. Прошвырнувшись по тому участку Бродвея, на котором обычно тусовалось джинсовое наше сообщество, я зашёл в кафе, поговорил с барменом. Он сказал, что наши не заходили. Я отыскал таксофон, набрал номер Арта. На том конце долго не снимали трубку. Наконец, Сэм дополз до телефона. Что дополз стало сразу ясно. - Какого хрена ты не с нами? - промямлил Сэм. У них там гремела музыка, слышно было, как народ ржот и скачет под Boney M. "Сложно будет вписаться в коллектив; там каждый уже дошёл до кондиции", - подумалось мне. - А меня кто-нибудь звал? На мой вопрос отвечал уже не Сэм; Лена взяла у него трубку. А мне показалось, что он рухнул рядом с ней. Стало до чёртиков обидно, что меня не удосужились разыскать по столь существенному поводу – приехала наша славная одноклассница, Леночка. Её родители были одними из первых, кто просёк поляну и на фоне меняющейся политической, а стало быть, и социальной и экономической и этнической обстановки решили убираться на историческую родину (в данном случае речь идёт о России). Ленкины родители, оба врачи, открыли в подмосковном городе нечто вроде кооперативной поликлиники и на перестроечной волне заделались, как бы предпринимателями с медицинским уклоном. Ленка уехала сразу, как закончила 9 класс, и приехала через год навестить двоюродную сестру. Сестричку звали Инна. Высокая девочка с цвета пшеницы, до пояса волосами и очень стройными, длинными ногами. Телефонный диалог продолжался. - Кайд, ты чего не с нами? - Здравствуй, солнце. С приездом. Могли бы позвонить... - Ну, ты же сам объявился. Видишь как здорово. Приходи, мы тут все. Я уже познакомилась с этой... как? – Дженни. Она классная, мне нравится. - Мне тоже. - Да ладно тебе. В самом деле, давай к нам. Ты сейчас где? - Не так далеко. - И я повесил трубку. "Ладно, все мы эгоисты, - рассуждал я про себя. – Однако могли бы вспомнить обо мне пока были трезвые". Я шёл пешком, прошло минут двадцать. Калитка была открыта, во дворе вовсю поливала музыка. На крыльце Артовского сарайчика-мастерской сидела неподвижно, склонив голову, Инесса – ну прямо-таки, Алёнушка, с картины Васнецова. На ступеньку ниже, справа от девушки спокойно и неподвижно, как сфинкс сидел серый пушистый кот по кличке Виски. "Ты единственное трезвое существо, на этом празднике, Виски, - мысленно обратился я к животному, - Впрочем, странно, что они тебя ещё не угостили". Длинная, широкая, цветастая юбка образовала вокруг Инессы-Аленушки, как бы, шёлковую лужу. Я подошёл совсем близко и уставился на её ступни. Они были загорелые и необыкновенно ровные; мне подумалось – красивые. У девушек редко бывают красивые ступни, какими бы внешними данными эти девушки не обладали. "Надо же, ёлки-палки, эротика! Иной раз пройдёт – стройная такая, откровенно оголённая во всех, понимаешь, допустимых этикетом местах... а всё равно – не "зацепит". А вот эти ступни из под длинной юбки..." - Hey, you! - сказал я, - Проснись, красавица. - А, привет, - откликнулась Инна, - Ленка приехала, знаешь? - Повод хороший. Чего пьёте-то? - А фиг его знает, Сэмский чё-то намешал. Сам, кажется, отрубился. На пороге появилась Ленка. Через мгновение она уже была в моих объятиях, и если бы я не был к этому готов, мы бы оба полетели, угодили бы в розовую клумбу. Ленка крепко прижалась ко мне, я почувствовал, что её джинсовый белый комбинезон на груди влажный; что-то она на себя пролила. - Смотри, вся мокрая, и на майке у тебя пятно, - сказал я. - А, это ликёр. По фигу, потом отстираем. Пойдём, поможешь переодеться. - И она повела меня за руку в мастерскую. "Ни хрена себе, свидание! Чего она там в Подмосковье своём нахваталась?" У Ленки, насколько мы её по школе помнили, была репутация эдакой скромняжки. В мастерской на гвоздике висел ситцевый халатик, непонятно чей. Элен отстегнула лямки комбика и, оперевшись на моё плечо, стала стягивать его с себя, пошатываясь. Она осталась в длинной жёлтой майке, положила руки мне на плечи. - Блин, как я по всем соскучилась! Приятный запах Ленкиных волос мешался с не очень приятным запахом того, что она пила. - А по мне, в частности? - А по тебе особенно. Помнишь, та высшая фотка, где мы все вместе? Ты там на итальянского певца похож. Забыла как этого певца зовут. Она, в смысле фотка, у меня на столе стоит. На ней ты мне особенно нравишься. Мои подружки, как придут, все спрашивают: "А это кто?" - И что ты отвечаешь? - Да ничего. Друг, говорю. Дальше – интереснее. Ленка отворачивается от меня, отходит на пару шагов, снимает с себя майку и снова поворачивается лицом, улыбается, смотрит мне в глаза. Mama mia! Одни эмоции. Какие тут слова? Продолжается это совсем недолго, несколько мгновений. Распахивается дверь, влетает пьяный Сэм. Дальше – тоже интересно. Следом за Сэмом входит Лолита. Она трезвая. Её на тусовке не было, она пришла только что. Ленка, не спеша, снимает с гвоздика халат, не отворачиваясь, неторопливо, запускает руки в рукава. Так и стоит, улыбается, и не собирается пока застегнуть халатик. Ло разворачивается, молча выходит. Сэма будто пригвоздили к полу. Мне хочется сказать Сэму, чтобы он убирался... понятно куда. Но он-то тут причём? Я толкаю его плечом, чтобы он очнулся; мы с ним выходим из мастерской. - Hi, Mister Kide! - это появляется Дженни. - Ага, Лоли, привет! - Джейн с подружкой целуются. - Пошли с нами пить! Побледневшая Лолита молчит, а я пытаюсь выкрутиться, изобретаю подходящую фразу, чтобы хоть как-то ей намекнуть, что сам нахожусь в этом обществе не более пяти минут. Отвечаю на приглашение Джейн: - А что ещё с вами делать, как не пить, если вы все уже набрались, а мы ещё и не пытались? (ну очень незатейливый каламбур, прямо как на ка-вэ-эне) - И потом, оказавшись в комнате, - Уау, да здесь чего творится-то? Думаю, тот же самый вопрос задает себе Лоли. Она бледна, но вроде, спокойна. На столе десятка два стаканов, самого разного калибра, а старик-Сэм уже принялся за дело и сливает всё в большой ковш, который только что притащил с кухни. - Не, ребят, это не по правилам. Вы чего, северного сияния захотели? - спрашиваю я. - Дженни, пошли сюда, - говорит Элен, - Кайд мой самый высший друг! Давай с ним выпьем. У нас же есть Шампанское? - Есть, - отвечает Джейн, - Только, ну его – открывайте сами. Открывать пришлось мне. Когда пробка отлетела, Ленка забрала у меня бутылку и стала разливать по двум граненым стаканам, стараясь наполнить их до краёв. Всё-таки перелила через край. Пена с шипением потекла по внешним стенкам Ленкиного стакана – на её пальцы с красивыми, длинными, очень правильной формы ухоженными ногтями. Цвет тоненького панциря перламутрового розового лака и в тон помада на губах, как нельзя лучше, подходят к смуглой коже моей одноклассницы, естественной, некрашенной блондинки. Я всё никак не могу отделаться от неожиданного стриптиза и вспоминаю, какая Ленка без одежды. Она самая созревшая из моих сверстниц, и формы у неё – не как у девочки-подростка, как у молодой женщины с картин Бориса Валехо. Краем глаза я наблюдаю за Лолитой. Она стоит чуть поодаль, но я чувствую на себе её сверлящий взгляд, вернее, блуждающий взгляд тигрицы – она смотрит то на меня, то на Ленку. Одноклассница ведёт себя невозмутимо, показывая всем своим видом, что Ло здесь не существует вообще. Их так никто друг другу и не представил. "Вряд ли это ревность, - рассуждаю я, - Мы с Лолкой клятвы верности друг другу не давали. Подумаешь, та ночь... Что там было то, по сути дела?" - А потом, когда выпьем, будем целоваться на брудершафт, да? - спрашивает Лена. - Так пить, или целоваться на брудершафт? - Умнее реплики я придумать не мог. - Трахаться! - процедила сквозь зубы Лолита и рванулась из комнаты. Дженни стояла к Ло ближе всех и попыталась преградить ей путь. Лола стукнула бы любого, кто посмел её остановить. Но только не Дженни. Дженни – подруга. Столько было написано на лице креолки! В самом идиотском положении находился я. Скакать за Лолитой? Остаться невозмутимым, изображая лорда Байрона? Пошло и скользко пошутить, чтобы все поняли, что это из-за меня? - Сэм, дружище, выручай, - сказала Дженни. Она, как всегда, была мудра. Сэм заметно протрезвел, понял, о чём его просит Джейн, сказал: - Я попробую её привести. - Совсем не обязательно, - с грустью сказала Дженни, - Лучше проводи домой. Она сейчас всё равно не вернётся. Арт с Инессой молчали. Сэм вернулся скоро, сообщил, что проводил девушку до подъезда. Ещё сказал, что Ло за всю дорогу не произнесла ни одной фразы. Он был исключительным умницей, наш Сэмка. Он был чистый и честный, и совсем бесхитростный. Он был по жизни простой, не читал Булгакова и не вёл разговоров об авангардной живописи. Не врубался в музыкальные течения и понятия не имел о том, кто такие Тарковский и Оливер Стоун. Но никто не считал его неотёсанным. В этой ситуации он принял удар на себя. Все знали, что Сэм по уши влюблён в Лолиту, понятно было, также, что он ей до лампочки. Я и мой друг понимали, что бежать за девушкой следовало мне а не ему, и что его присутствие может ещё больше обозлить её. Он просто молча проводил Лолиту – как посол от нашей компании. Не задавая лишних вопросов, выполнил не формальность, дипломатическую миссию. - Думаешь, я буду комментировать, Кайд? - спросила Джейн, когда мы остались вдвоём во дворе. Арт с Инессой пошли в дом. Я промолчал. - Ты прости, это не от праздного любопытства... Я хочу кое-что понять. Леночка привлекательная девочка, если не сказать больше. Но, она почему-то и словом о тебе не обмолвилась до твоего прихода. Она мне в общем понравилась, хотя был момент, когда я начала ревновать её к Арту. - И тебе это чувство не чуждо? Однако, этот червячок по имени ревность выбирает самые красивые фрукты, - съязвил я. - Да ладно, сейчас не об этом. У тебя что-то с ней раньше?.. - И близко не было. Мы же в школе вместе учились. Какие там романы, в восьмом классе? Правда, сегодня... - Я запнулся, подумал, что, несмотря на нашу с Дженни дружбу, не стоит рассказывать про эпизод со стриптизом. Может быть, Сэмка ей об этом поведает. - Я тоже финик по части вашей женской логики. Лолке со мной детей, как говорится, не крестить. А если это ревность, то я – Испанский летчик*15. - Вот и я ничего не пойму, - сказала Дженни, - Подожди, всё само собой прояснится. Многообещающая вечеринка с треском провалилась. Инесса вылила из ковша в унитаз то, что Сэм посливал из рюмок и стаканов. Таким образом, самая правильная из нас поступила в высшей степени прагматично – всё равно, пить это было нельзя. А та бутылка Шампанского, которую разливала Элен, была последней. Потом Инесса объявила о том, что Ленкины папа и мама прилетают завтра и им, сестричкам рано утром нужно быть в аэропорту. Ещё до того, как на улицах зажгли фонари, мы разбрелись по домам.
III
А в нашем городе все без проблем, Потому, что здесь любят попсу (Авт.)
В каждом Столичном городе, как впрочем, и в любом занюханном, отдалённом от административного центра посёлке, обязательно есть центровая улица. Не просто центральная, именно центровая. Начинается она, может быть, от вокзала, и проходит прямо, через весь город в определённом направлении. Наш город не исключение. У нас такой проспект пролегает с юга на север, где заканчивается автостанцией, с которой автобусы отправляются по горным маршрутам в курортные места или в другие городки Республики, поменьше чем наша Столица и не столь густонаселённые. Раньше проспекты обзывались именем вождя, дедушки Ленина. Но, "время флаги на ветру полощет, иногда меняя их цвета..." (авт.) Сейчас тенденция к переименовыванию пошла на спад. Отчасти потому, что успели переименовать всё, что можно было. Вандалы посносили памятники борцам за светлое будущее. А потому как у новых чиновников, пришедших на смену административно-идеологическим командирам, мышление такое же стандартное и примитивное, как у их предшественников, улицы во всех городах постсоветского пространства пообзывали опять одинаково: Проспект Свободы, Улица Независимости и т. д. В Республиках Средней Азии не стали ориентироваться на героев Новейшей Истории; стали вспоминать о богатейшем культурном наследии. Без казусов, конечно, не обошлось. Вспомнив великих, стали обсуждать, на чьей территории родились и творили такие ребята, как Авиценна, Хайям, Фирдоуси. В Средней Азии никак не могут их поделить, и до сих пор спорят, как правильно пишутся их имена. Теперь некоторым из этих древних поставили сразу по несколько памятников, в разных странах, в разных независимых республиках. В нашем граде один из проспектов и киноконцертный комплекс обозвали в честь персонажа средневековой поэмы, некоего свободолюбивого барда (см. поэму Фирдоуси). Вопрос о присвоении проспекту и киноконцертному залу имени великого менестреля обсуждался даже на международном симпозиуме. Наприглашали академиков, заграничных этнических соотечественников, выступали с докладами, говорили о вкладе праотцев моего Стада в мировую культуру, спорили – о том, о сём. Прототип сказочного барда, именем которого нарекли улицу и концертный комплекс, персонаж поэмы восточного автора жил за тысячу лет до нашей эры. Нотной грамоты тогда, понятно, не было, играл герой, по всей видимости, на незамысловатом двухструнном инструменте, выдолбленном из тутового дерева. Ну и так далее... понятная картинка? А что, я не против, пусть в Москве или в другом каком российском городе называют улицы именами персонажей народных сказок. Например, спорткомплекс имени Ильи Муромца, или национальный заповедник имени Бабы Яги & Кощея Бессмертного. В молодёжно-тусовочном просторечии центровая улица называлась Бродвей (с английского – Широкий Путь), независимо от того, насколько в действительности была широка. Дважды в году, 1 Мая и 7 Ноября по Бродвею гоняли демонстрации. Раненько утром сгоняли к ВУЗам студентов, заносили в чёрные списки тех, кто посмел не явиться на добровольно-принудительное мероприятие. Затем давали в руки знамёна, огромные бумажные цветы на проволочных стеблях, транспоранты с лозунгами "Да Здравствует!..", портреты вождей. Нестройным строем гнали к площади, где красовался памятник тому, чьим именем Бродвей, собственно, назывался. На площади все громко орали "ура". Кстати, какое глупое слово, или... междометие. Если подумали, что я собрался клеймить экс-систему и марать бумагу рассуждениями о том, какие коммунисты суки, то это Вы напрасно. Нет, милые, этим уже все обкушались. Это в восемьдесят пятом пораскрывали рты – кто от избытка невыговоренных слов, кто от удивления. Я не стану, также, пытаться лечить души тех, кто был жестоко обманут этой самой системой. Она сама треснула по всем направлениям, эта система. С чьей-то помощью или без таковой – другой вопрос. Гигантское судно пошло ко дну, увлекая за собой тех, кто попал в водоворот событий. Мы все плыли на этом корабле. Потом обитатели верхних, удобных кают нашего суперлайнера сели в моторные шлюпки и дёрнули на другой берег, прихватив с собой самое ценное (много ценного). А кто-то до сих пор ловит рыбку (большую и маленькую) в мутной, бурлящей водице, на месте крушения кораблика, который, вроде, и не затонул, а так, сел на мель... Но плыть ещё долго не сможет. Что ж, относительно безоблачное прошлое сменилось тяжкой годиной, и это только кажется, что всё происходит само собой. Напротив – во всём просекается логика. Кто-то ведь дёргает эти ниточки, сообразно тому, как мы себя ведём, наказывает и поощряет в зависимости от того, чего мы заслуживаем. Можно говорить о реинкарнациях и возмездии за прошлые грехи, можно в это не верить. Пусть рассуждают об этих взаимосвязях братья из тусовки Харе Кришна и прочих иностранных конфессий. Таковые имеются в нашем городе. Песни поют, книжками торгуют, просадом угощают. Я с ними в одном согласен: не надо никаких революций, хватит уже пролитой крови. И маленький совет, дорогой читатель (самому себе, ведь я никого не учу): исключите из своего лексикона такие слова, как демократия. Слова, подобные оному, утратили смысл; может таковой изначально имелся. Это, ребята, всё попса*(16). Хороший термин, правда? – ньюлогизм, ёлки-палки! Жаркий июнь, его середина. Под вечер чуть прохладнее. Бродвей, то есть проспект имени вождя Мировой Революции. Маленькое кафе напротив центрального городского парка, носящего имя того же дедушки Ленина. А вот кафе называется по особенному, романтично: Рваные Паруса. Не помню, когда его так обозвали. Собственно, это маленькая сезонная кафешка под чинарами – каркас из высоких металлических полукруглых арок, стойка, витрина с небогатым ассортиментом напитков, мороженное, карамель. Паруса работают с ранней весны до поздней осени. Когда-то на арках были закреплены обручи, обтянутые цветным ситцем. Потом материя обтрепалась и, порванная ветром и полинявшая от дождя, напоминала обрывки парусов. Отсюда, видимо и название. Ещё одна достопримечательность Парусов – круглые столики из бетона в форме грибочков и каменные стульчики-бочонки, довольно неудобные, жёсткие. Когда здесь собирались большие компании, приходилось сдвигать неподъёмные столики, перекатывать бочонки. Мы сидим втроём – Дженни, Арт и я. Пьём кисловатое сухое вино. На столике глиняный кувшинчик, в который бармен влил содержимое двух, по 0,7 литра бутылок, тарелочка с орешками и пачка сигарет. Арт рассуждает о творчестве Джима Моррисона. - О расширении сознания и тому подобном толковал Карлос Кастанеда. Моррисон многого нахватался именно у него, а ещё у Элдоса Хаксли. Эдгар Алан По был наркоша. Автор Мастера и Маргариты тоже. Битлз и Роллинги вовсю курили травку. ЛСД первое время после его изобретения свободно продавался в аптеках как безобидный транквилизатор. Наркотики – движитель творчества, допинг для фантазии. - Почти все тобою перечисленные товарищи не очень хорошо кончили, а тем, кому повезло, пришлось долго лечиться, - возражает Джейн. Я в беседе не участвую, просто слушаю. Мои друзья, собственно, не спорят. Идёт обмен мнениями. - Хорошо, что у нас дряни нет в изобилии, как, например, в Голландии. Там, на Западе, в этом свободном мире слишком много соблазнов. А от избытка соблазнов – пресыщение или даже деградация. Об этом уже тысячу раз сказано-доказано, - продолжает Дженни, - Неприглядность пьянства описана в Ветхом Завете. Яркий пример – изобретатель виноградного напитка, праведник, дядюшка Ной, который, потеряв стыд, стал оголяться перед своими детьми. - Ещё нелицеприятнее повёл себя его сынок; кажется его Хам звали. Уж он-то был трезвый, а действовал соответственно своему, впоследствии ставшему нарицательным, имени, - дополняю я. - Это точно, - поддерживает Арт, - И, всё же, "Live fast, die young"*(17) – мне это импонирует. - Если ты знаменит, как Моррисон, тогда себе можно многое позволить, - рассуждаю я, - Ты знаешь, что у тебя есть всё – на тот промежуток жизни, пока это всё не приелось. Нахватался чего желал, а потом и помирать не страшно. И не надо думать о старости. Впрочем, как знать? Нет удовольствия без греха. А нагрешишь, придётся расплачиваться. Хорошо, если в этой жизни. А то, представь, в следующей, после очередной реинкарнации; снова тянуть лямку до глубокой старости, только уже в других условиях. Дженни внимательно смотрит на меня: - Кайд, ты в это веришь? В перевоплощение после физической смерти? - Не знаю. По крайней мере, не отрицаю. Отрицание того, что невозможно доказать или логически осмыслить – признание собственной глупости. Вдруг Арт толкает меня под столом ногой и едва заметно кивает головой вправо. Я неторопливо поворачиваюсь и вижу – по аллейке, совсем неподалеку от нас в сопровождении двух кавалеров проходит Лолита. Джейн замечает, куда мы с Артом смотрим. - Ты ей ни разу не звонил? - спрашивает она после общей паузы. - Нет. - И она, стало быть, тоже, - утвердительно произносит художница, - Хочешь, я вас помирю? - Ещё чего не хватало! - Знаешь, Кайд, а по-моему, вас всё равно прибьёт течением друг к другу. Есть у меня такое предчувствие. - Посмотрим, - сухо отвечаю я. - Возвращаясь к сказанному, - говорит Арт, спеша мне на помощь и заполняя новую паузу, - настоящих поэтов Всевышний к себе призывает рано. Может, это у каждого из них последняя реинкарнация? Как-бы, короткая, отмеренная жизнь, с предоставленной возможностью как следует оттянуться. А грехи свои земные они искупают стихами, песнями, картинами, скульптурами. Тем, что они оставляют после себя потомкам и что для последующих поколений является не просто культурным наследием, а духовной пищей. Каждая музыкальная композиция, каждая картина – валюта, которую творческая личность несёт в общий котёл. Этим-то она (творческая личность) и расплачивается за пьянки, за связи свои внебрачные... - Куда тебя понесло? - оживляется Джейн, - Поэты, музыканты и художники – всего лишь проводники. Они, конечно, наделены этим космическим, или, как там правильно обозвать?.. ну, скажем, потенциалом, но в том, что они творят, не их заслуга. То есть, я хочу сказать, сегодня ты написал симфонию, нечто стоящее, шедевр, от которого все обалдеют, а завтра не сможешь придумать даже простенький полуминутный музыкальный фрагмент. Сегодня дали, завтра отберут. Во-вторых, кто сказал, что их шедевры побуждают только к положительным действиям? - В чем-то ты права, - соглашается Арт, - Я немножко о другом: творческие люди редко бывают праведными. Для того чтобы творить что-то новое, никем до тебя не придуманное (а сейчас в искусстве можно выехать только на этом), необходимо постоянно находиться на пике эмоций. Стало быть, надо грешить, чтобы заиметь представление о том, что такое хорошо и что такое плохо. Вот Апостол Павел, который по молодости лет был парень весьма жестокосердный, а потом стал смиренным и пошёл проповедовать, неся людям Слово Божье. - Не самый удачный пример, - возражаю я, - Он просто духовно переродился. Задумался, осознал и стал хорошим. Даже имя себе поменял. А художник – мечется от чёрного к белому, экспериментирует, вечно вляпывается во что-то, ищет, выбирает между тем, что есть, находит и теряет, переваривает и выдаёт продукт. Но при этом зачастую некрасиво поступает по отношению к близким ему людям. Его все любят за его песни, или книги, картины. А по жизни он просто хам. Джон Леннон был таковым, Царствие ему Небесное! С друзьями и подругами вёл себя не самым лучшим образом, а песни писал потрясные. Но кто его осудит? Те, кого он обидел, наверняка ему уже все простили. А мы с ним водку не пили, но любим за то, что он сочинял и пел. - "Судите о них по делам их...", - цитирует Джейн, - А если хорошие деяния персоны лучшим образом освещены в средствах массовой информации, а нелицеприятные поступки не являются достоянием общественной гласности? Или если на том и другом спекулируют? - Не без этого, - отвечаю я, - Религия строится на спекуляции; тем она и отличается от Веры. Христос не то чтобы не нуждался в рекламе, напротив – тем, кого Он исцелял, просто запрещал распространяться о своих чудесах... Неожиданно перед нами появляется Лолита. Теперь она одна, без кавалеров. Происходит ритуал – Дженни встаёт и они с Ло целуются, потом Лолита целует в щёчку Арта, едва заметная пауза и... девушка наклоняется, чтобы поцеловать меня. "Мир, Дружба, Фестиваль, жвачка? Соблюдение норм этикета компании, или ещё что-то?.." - рассуждаю я про себя. После неудачной той вечеринки у Арта я, безусловно, ощущал душевный дискомфорт. Мы с Артуром долго общались на эту тему, он меня успокоил. Следуя его совету, я решил отнестись ко всему как можно проще, и мне удалось-таки избежать особых переживаний. Ленкин стриптиз, мини-скандал... Я всё время об этом думал. И Ленка никак не шла у меня из головы. Это было каким-то эротическим наваждением. Однажды мне приснились обе сестрички – Ленка в том расстегнутом ситцевом халатике и Инесса, которая приподнимала свою длинную, до пят шёлковую цветастую юбку, обнажая свои красивые ступни. Потом я решился позвонить Ленке (жила она у Инессы). Сестричка говорила со мной весьма прохладно и, не без удовлетворения сообщила, что моя одноклассница с родителями уехала в альплагерь. На вопрос "когда вернётся?" ответа не последовало, она просто положила трубку. Я вообще с Инкой как-то не контачил. Сама она из всех членов нашей команды благоволила только к Арту. Он упоминал, что у Инессы есть своя компания, непохожая на нашу джинсовую тусовку. Жила она далеко от нас, в одном из старых микрорайонов, в центре появлялась редко, и знали мы её только через Ленку. Я почему-то вспомнил, как Инесса выливала в унитаз Сэмовский коктейль. В общем-то, правильно, но так банально. Лолита бы на её месте попыталась напоить Артовского кота, Дженни бы ещё что-нибудь весёлое придумала. - Я вас тут краем глаза приметила, когда мимо проходила, - сказала Ло, - Слушай, вот зануды, а! - Это ты о сопровождавших тебя лицах? – участливо спросила Дженни. - О ком же ещё? Маман моя, приколись, пригласила их на прошлой неделе домой. Как потом оказалось, со мной знакомить. Один – её подруги сынок, второй – его дружок. Оба – пацаны сопливые, по 19 лет, а деловые все из себя! С тачками. У второго папаша в Москве, в каком-то торговом представительстве. Первый тоже в столице ошивается, учится и дела какие-то крутит. Короче, пошла я в магазин, а они – подкатывают на тачке. "Девушка, девушка, не желаете покататься с двумя джентльменами?" "Не желаю, - говорю, - пешком хожу!" Потом разглядела, узнала – мамочкины гости. - И что покаталась? - спросил Арт. - Да нет, говорю же, дальше пешком шла. Сказала, что направляюсь к подруге. "А вы не познакомите нас со своей подругой? Может все вместе прокатимся?" - И как ты их отшила? - спросила Джейн. - Да просто – сказала, что мне не до них. Вскоре мы пошли по домам. На одном из перекрёстков Дженни с Артом свернули и помахали нам с Лолитой. Ло молча взяла меня под руку. - Чем занимался это время? - Книжки читал. Пауза. - А с той девочкой не встречался, со своей одноклассницей? - Она уехала. На следующий день. У Ло на уголках губ едва мелькнула улыбка. - Ты об этом жалеешь? - осторожно спросила она. - Тебя это так сильно занимает? - Снова пауза, и на этот раз я, кажется, перегнул палку. Мне вовсе не хотелось отпускать от себя Лолиту. Мне очень захотелось физической близости с этой девушкой. Не только в том смысле, что сексом мне хотелось с ней заняться. Присутствия её хотелось. Я не знал, что говорить, но отступать было поздно, и я продолжал в том же духе. - Почему ты не звонила? Пропал интерес к английскому языку? - Я полагаю, ты мог бы мне позвонить. "Ну вот ещё!" - подумал я про себя. А вслух произнес: - Может и так. Ло вложила свою ладонь в мою – знак благодарности за то, что я иду на компромисс. Мы подошли к её подъезду. - А завтра позвонишь? - И не дожидаясь ответа, чмокнула меня в щёку и забежала в подъезд.
IV
Мир рок'н’рольный иллюзий беспечных Сладкий портвейн, кока-кола и фантики, Марихуана, тропиночки млечные Край откровений и пляжной романтики (Авт.)
Появление первых советских рок коллективов было явлением – очень неординарным. Всё происходило по особенному, на фоне отрицаний и неприятия того, что называлось Социалистическим Искусством. У отечественных рок музыкантов-семидесятников были предтечи ещё в шестидесятые. Речь идёт не только о западных их собратьях. Были и Русские рок творцы, чьи имена просто канули в лету. И если сейчас мы имеем возможность послушать (в буквальном смысле репетиционные) записи британских или американских рокеров-шестидесятников, переизданные на компактах, то от советских братков остались, видимо, только стихи. Да и то, в самиздатовских вариантах. Основной причиной, по которой первые отечественные рок-поэты-певцы не овладели умами миллионов, была невозможность передачи информации посредством качественных звуконосителей. Иными словами, неважное качество полулегальной музыкальной продукции не позволяло им стать знаменитыми и богатыми. Разумеется, был ещё целый ряд препятствий: жёсткая цензура на радио и телевидении, господство одной идеологии и т.д. В фильме Оливера Стоуна "Doors" студент кино-колледжа по имени Джим Моррисон, будущий основатель легендарной рок группы, с бухты-барахты начинает писать стихи-тексты. Не очень владея секретами вокального мастерства, молодой поэт сколачивает бэнд*(18) и, чуть ли не через полгода, уже купается в славе. Понятно – Джим, что называется, попал в струю, оказался в нужную эпоху, в нужном месте и т.д. Ко всему, он был очень талантлив и прозорлив. Но в киноповести о рок’н’рольном пророке ни слова, ни намёка про то, как музыкантам приходится зарабатывать на инструменты, платить за качественную запись, за аренду зала, в котором выступаешь. Как будто всё само на голову свалится – достаточно быть талантливым. Нашим браткам приходилось прилагать неимоверные усилия для того, чтобы чего-то достичь. Надо было достать приличный инструмент, самим спаять усилители, найти ревербераторы, прочие примочки*(19)... Не было в нашей стране, как на Западе, сутенёров-антерпренёров, выискивающих по кабакам длинноволосых творцов. Никто здесь не лелеял генераторов музыкальных идей. Они появлялись сами, как самородки – на почве, в которой, по логике, Рок'н’Ролл не должен был давать всходов. В Стране Советов попасть в один из немногочисленных коллективов Госконцерта было заветной мечтой музыканта с консерваторским образованием. А попытка организации самодеятельного концерта чревата была знакомством с представителями правоохранительных органов. И всё же, кто-то делал музыку – играли джаз и джаз-рок. Собирались в университетских и заводских клубах. А чтобы заработать на свой инструмент, лабали в ресторанах и на свадьбах. Вокально-инструментальные ансамбли (ВИА) появились в стране в середине шестидесятых и стали по настоящему заметными как явление в начале семидесятых. Ковыряясь в пластинках, завалявшихся с той поры, находишь нечто интересное. Кое-кто из тех ребят действительно делал неплохую музыку, вдохновляясь опытом английских и американских групп. И пока не появилась Машина Времени, некоторые из советских ВИА пели неплохие песни о любви. По крайней мере, песни эти были красиво аранжированы, со стилистически грамотно написанными текстами. Машина отказалась, а Воскресение почти отказалось от наличия в их авторских текстах слова Любовь. Эти два коллектива, если и не сделали революцию (простите за помпезность), то уж, по крайней мере... ну ладно, ещё проще – очень повлияли на умы и образ жизни целого поколения советских людей. Я был ещё совсем мал, когда в пионерском лагере с катушечного магнитофона услышал Beatles и Wings. Потом всё происходило вполне стандартно – ребята собирались во дворах, и даже те, у кого ни слуха, ни голоса, механически осваивали аккорды, именуемые лесенками и звёздочками. Посещая подъездные посиделки и выделываясь дома перед зеркалом, через недельку-другую или (если уж слишком стеснительный) через пару месяцев можно было на очередном сборище небрежно взять в руки гитару и пропеть, наблюдая за реакцией девочки, соседки из дома напротив:
Однажды, однажды девчонку-невесту
И всё... На тебя уже смотрели по-другому, ты уже был Музыкант. Кайф особый, когда поют и играют двое или даже трое. "Слушай, какое там соло в припеве?" "Последний раз показываю, запоминай". А уж если кто осваивал многоголосье!.. Дворовый репертуар был неиссякаем, пополнялся он ребятами, возвращавшимися из армии. Самодеятельных авторов в огромной Стране было сколько угодно, а в Советскую Несокрушимую и Легендарную призывали юношей со всех концов Широкой и Необъятной. Пацаны увозили на дембель песни, записанные в армейских блокнотах – на Камчатку, в Прибалтику, в Питер, на Кавказ. Представляете, какая география? Чистый Рок'н'Ролл тогда ещё мало кто играл. Разве что песенка Venus (в простонародии She's goddess), голландской группы Shocking Blue с многочисленными вариантами русских частушек, приспособленных под её мелодию. Классный мультик про Бременских музыкантов – не что иное, как идеологическая диверсия, пропаганда идеалов хиппизма. Учителя выгоняли с уроков: "Марш в парикмахерскую!" или: "Как родители разрешают носить такие узкие джинсы?.. И на какую такую зарплату папа купил тебе американские штаны?" В девятом классе я узнал, как выглядит гитара Fender; узнал также чем сей стратакастер*(21) отличается от советской электрогитары марки Урал. Потом начал играть – на чём повезет; диапазон – от подъездной деревяшки до инструментов типа Gibson. Кстати, многие лабухи (я ни в коем случае не желаю делать саркастический акцент на этом слове и обидеть ресторанных музыкантов) вкалывали вовсю, чтобы накопить денег на хороший инструмент. Они отказывали себе во многом, чтобы купить приличную гитару, хороший саксофон или клавиши, заботясь, прежде всего, о правильном и качественном звучании той музыки, которую играли. Ведь параллельно с ресторанной халтурой многие занимались настоящим творчеством. А ещё знаете, о чём я подумал? Ведь группа Песняры в середине семидесятых была ничем не хуже, чем скажем, Uriah Heep того же периода. Вы скажете: "Разве можно сравнивать такие вещи?" "А почему бы и нет? Они ведь серьёзную музыку играли – и британская команда и белорусский ансамбль." Впервые попав в музыкалку (репетиционную комнату) художественного училища, я угодил в водоворот, который потом надолго меня закружил и предопределил многие последующие события моей жизни. Позже я перезнакомился с великим множеством (возможно... да нет, наверняка, великих) людей, и многим из них по сей день благодарен за общение и за то, чему от них научился. Арт однажды пришёл и сказал, что администрация их училища раскрутилась на Болгарский аппарат. Он не очень-то разбирался в технике, но имел сведения, что из Москвы в упаковке привезли усилители и колонки, мощность которых что-то около четырёхсот ватт. Меня это очень впечатлило. Вот бы включиться в такой эквипмент*(22) поиграть, ведь это ж на целый квартал будет слышно! Я имел шапочное знакомство с теми, кто учился с Артом и Джейн, знал ребят постарше из других групп училища. Музыкальная команда без названия существовала при худ училище давно, да только солист из неё ушел по причине окончания заведения; в начале лета поехал поступать в ленинградскую академию художеств. На летний период команда самораспустилась. Но тётенька-завуч внезапно разыскала музыкантов, с тем, чтобы отправить в пионерский лагерь, где студенты проходили педагогическую практику – там не хватало массовика-затейника, некому было проводить дискотеки. Арт знал о моей заветной мечте – сколотить команду и петь свои песни, коих в моём репертуаре скопилось к тому времени десятка два. Я без стеснения показывал свои экзерсисы Арту и Дженни. Кстати, наша девушка сама писала стихи и была не прочь, чтобы я когда-нибудь превратил какие-то из её вирш в песенные произведения посредством сочинения к ним мелодий. Играл я на гитаре примитивно (слава Богу, это понимал). Учиться нотной грамоте всегда было недосуг (ленив я был), но к поэзии питал особое пристрастие и, выслушивая скупые похвалы Арта и Дженни, скромно надеялся на то, что в стихотворчестве, всё-таки, немного преуспел. Одному из участников группы без названия по имени Боб (в миру, естественно, Борис) меня Арт и отрекомендовал – как автора и исполнителя. "В конце концов, никто у вас там ничего не пишет, - убеждал музыканта мой друг, - Послушаете Кайдовские песни, может, сделаете что-то вместе". Было странно, что свято место франт-мэна, вокалиста оказалось вакантным – никто из трёх членов команды не пожелал встать у микрофона. Зато каждый не прочь был занять нишу лидера, то есть, художественного руководителя. Итак, желание петь оригинальный репертуар, приказ педагога-завуча, возможность оттянуться*(23) в пионерском лагере (где симпатичные девочки-вожатые), а также, убедительные доводы Арта, всё это подвигло Боба к попытке совместного со мной музицирования. Он попросил об аудиенции в музыкалке. Я пришёл со своим двенадцатиструнным акустическим инструментом, в который был вмонтирован самодельный, примитивный датчик-звукосниматель. Боб сидел в комнате с девочкой по имени Наташа, которая, как я потом выяснил, была на два года моложе его и моей сверстницей, то есть семнадцати лет. Средней комплекции шатенка со стрижкой под названием карэ, студентка второго курса оформительского отделения художественного училища, Наташа была одной из многих, стремившихся пообщаться с музыкантами. Ребята никого особо не привечали, но ничего не имели против естественной аудитории, стихийно собиравшейся здесь после занятий. Арт рассказывал, что однажды Бобу этот проходной двор пришёлся не по душе, он высказался, что «сей бардак мешает творческому процессу» и попросил более не беспокоить – тех, кто не имеет непосредственного отношения к музыке. Исключения потом всё же делались, и чаще всего для представительниц прекрасного пола. Перед тем, как привести меня сюда Арт потрудился объяснить, что музыкалка – своего рода храм, место престижное, и не всяк сюда вхож. Говорил он об этом, не без гордости, намекая на то, что сам является завсегдатаем этого бомонда. А вот Наташа не имела туда регулярного доступа. В тот день ей, в некотором смысле, повезло – с утра преподаватели припахали её оформлять какой-то стенд в вестибюле, а после Боб, находясь в добром расположении духа, сам пригласил девушку на огонёк. Стены музыкалки были украшены не только плакатами из журнала Bravo (западно-германского), журнала Melodie und Rithmus (восточно-германского), но и картинами самих участников группы и их друзей. В правом углу стояла сборная ударная установка (барабаны были из разных комплектов). Рядом с установкой, у стены на двух металлических стойках-держателях покоились ритм-гитара Eterna и бас Ibanez. Слева от барабанов стояли двухэтажные клавиши. У самого входа было операторское место. Там на металлической подставке был установлен пульт Электроника (весьма неплохой, отечественного производства двенадцатиканальный микшер). Ещё у музыкантов было сразу два ревербератора – допотопный такой, ленточный и, чуть посложнее, самодельный пружинный. Микрофонных стойки было всего две. В экипировку входили также две массивные колонки (что-то советское, неподъёмное, типа Дойна). Всё это хозяйство выдавало в общей сложности ватт сто. Для концерта в зале, скажем, на сто мест, этой мощности было бы недостаточно. Но на репетиции, в маленьком помещении, да ещё и с живой барабанной кухней грохота хватало. Болгарский аппарат (тот самый четырёхсотваттный, о котором говорил Арт) хранился у завуча в кабинете. У музыкантов, естественно, чесались руки до него добраться, но тётя-завуч пообещала отдать всё до единого шнура из комплекта только за день до выезда в лагерь, не раньше. Признаться, я серьёзно волновался. Боб в моих глазах был эдаким опытным динозавром местной эстрады. Мне довелось побывать на одном из концертов группы, когда в ней ещё пел прежний солист, и слышал, как Боб играет на соло гитаре – меня впечатлила его техника. Ещё меня смущало присутствие девушки Наташи. - Ну ладно, ближе, как говорится, к телу, - сказал Боб после короткого приветствия, - Давай работать. Подстроив гитару, я сыграл четыре квадрата вступления знаменитой песни и запел:
On a dark desert highway Cool wind in my hair Warm smell of colitas Risin' up through the air
Голоса своего, обработанного трактом микшера, двух ревербераторов и после усиления исходящим из колонок, я вначале не узнал, но скоро освоился. Я уже экспериментировал на домашнем магнитофоне и привык слушать себя в записи. Со второго куплета Боб начал подыгрывать на басу. Меня вдохновило не только это – Наташа блаженно улыбалась. Когда мы закончили, она захлопала в ладоши. - Ребята, так классно! Давайте ещё что-нибудь. Это Калифорния была, да? Мне стало весело – от Наташиных глубоких познаний в области современной музыки. Эта её реплика про Калифорнию мне напомнила московский Арбат. Там, где художники рисуют портреты, от прохожих обывателей, задержавшихся около портретиста, можно услышать нечто подобное, ну типа: "Ты смотри, а ведь, похоже! Классно рисует, скажи!" Боб, казалось, тоже был доволен, но всё же с недоверием спросил: - А со словами всё нормально, или абракадабру гнал? - Потом ему стало неловко, и он добавил, - А, ну да. Мне же Арт говорил, ты с английской школы... Ладно, что язык знаешь, это нам подходит. Мне сказали, ты своё пишешь. Надеюсь, на русском, чтоб я хоть что-нибудь понял. Я нацепил на гриф зажим, который предусмотрительно захватил с собой, чтобы менять тональность под голос, подстроил вторую добавочную струну и начал играть вступление. Боб оставил бас и сел за барабаны. Оказалось, он и палочки неплохо держит. Прямо мультиинструменталист какой-то!
Все мы - блудные дети, сыновья-дочки, Неразумное стадо на просторах Страны И те, кто рождаются в фирменных сорочках, И те, кто не могут накопить на штаны
Наташа притоптывала в ритм бас-бочки, зажмуриваясь от удовольствия, и раскачивалась в старом обшарпанном кресле, когда-то, по видимости, выполнявшем функции театрального трона. В музыкалке было достаточно такого рода предметов – какие-то фанерные декорации, выполненные студентами оформительского и театрального отделений. Под потолком, похожая на блиндаж, зависала камуфляжного такого вида, вручную плетёная, паутина, сквозь которую пробивался свет от крашеных в разные цвета лампочек. Такой цветной полумрак способствовал созданию особенной репетиционно-творческой атмосферы. - Нормально. Это чьё - твоё? - спросил Боб, залепив последний барабанный брэйк. Нормально означало очень даже неплохо, почти отлично. И я это понимал. - Моё. Здесь кое-какие тексты есть, отпечатанные. Я предусмотрительно взял с собой страничек десять из того, что по моей просьбе недавно с заботой было отпечатано одной моей знакомой секретаршей-машинисткой. Она работала в школе, в приёмной директора. Это вам не халам-балам, это на машинке напечатано! Это рукопись, а не школьная тетрадка. Боб с Наташей разделили напополам тоненькую стопку страничек и стали внимательно читать. Вскоре появились барабанщик Юра и клавишник Рустик. Клавишнику было 22, самый старший, он доучивался уже после армии. Юра и Боб были ровесники, они перешли на последний курс. Боб передал прочитанное ребятам и безапелляционно заявил: - Этот парень будет играть с нами. Мы играли до полуночи и сразу составили скелет будущего репертуара, из восьми песен. Я честно признался, что не помню, а местами, просто не знаю текстов в тех Битловских песнях, которые мы играли, и пообещал снять на слух или раздобыть слова и выучить до отъезда. Ехать в лагерь надо было как можно скорее; закрытие первой смены должно было состояться через четыре дня и времени у нас, практически, не было. На следующий день Боб представил меня завучу-организатору, женщине, которая курировала прохождение студентами пионерской практики. Не думаю, что мой экзотический облик (элементом которого были, в частности, полинявшие залатанные джинсы) очень ей импонировал, но деваться педагогическому работнику было некуда. Боб не давал ей слова вставить, болтал без умолку о настоящем творчестве и о необходимости участия в предстоящем осеннем конкурсе молодых талантов, объявленном Горкомом Комсомола. "Эмма Сигизмундовна, у нас таких ребят в училище нет! Кайд будет играть с нами, это однозначно!" Это однозначно было любимой Бобовской фразой. Ещё он любил слова типа актуально и в качестве эмфатического синонима к актуально использовал словечко контрацептивно. Команда из четырех человек собралась во дворе училища. Сложив в рюкзак свой нехитрый летний гардероб, я припас (по рекомендации коллег-музыкантов) четыре бутылки сухого вина и зачехлив гитару, двинулся в путь. Собрали все необходимое – новый аппарат, шнуры, самопальный цветак (цветомузыкальную установку, сделанную из распиленного, непонятно каким образом добытого светофора). Погрузили всё это в автобус и двинулись в путь. Пионерский лагерь под названием Ивушка находился километрах в двадцати от города в отрогах живописного горного ущелья. Собственно, лагерь являлся таковым летом; весной и осенью это была зона отдыха одного из промышленных предприятий. В советские времена было такое понятие шефство. Предприятие было шефом художественного училища, а студенты летом проходили здесь педпрактику и плинер. Нас четверых поселили в радиорубке, довольно большой комнате с голыми стенами, которую мы тут же переоборудовали под музыкалку. Стены комнаты уже к вечеру были украшены плакатами. А самый изобретательный, Боб, к ночи закончил роспись гуашью одной из стен, за что позже получил пистон от начальника лагеря за порчу гос имущества. У музыкантов перед студентами-практикантами была масса преимуществ, если не сказать, привилегий. Во-первых, мы вставали, когда нам этого хотелось, могли пропадать на бассейне с утра до вечера, опаздывать на обед и не ходить на завтрак, а самое главное, не посещать педсовет. Последнее являлось священной обязанностью всех педагогических работников, то есть, вожатых, воспитателей и физкультурных работников. Во-вторых, по вечерам мы были в центре внимания – мы играли или крутили дискотеки все дни, кроме субботы, когда в лагерь привозили кино. К репетициям, однако, мы относились более чем добросовестно, для нас это было святое. Каждый день в репертуаре появлялась одна-две новые песни. Мы стали уделять серьёзное внимание аранжировкам. Я с помощью Боба начал осваивать гитарные фишки. Володя с Рустиком расписали для меня цифровку и объясняли, как строятся аккорды и что такое гармония.
to be continued...
Примечания автора:
*15 - ещё одна идиома джинсовой компании. Например, все знают, что грампластинка сделана в Польше, но тот, кто хочет её подороже продать, утверждает, что она германская или американская. Тогда говорят: «Если эта пластинка американская, то я – испанский лётчик». Фраза эта фольклорная, однако, Испанский лётчик впоследствии стал персонифицированным героем песенных произведений Кайда и Дедушки Джона, авторов проекта Zвуковая Артель. *16 - автор не берётся интерпретировать данный термин подробно. А если приблизительно, то попса – это низкопробное искусство. Только вот те, кто этим занимается, как правило, с большими амбициями. Не углубляясь слишком в этимологию, можно всё-таки предположить, что слово это происходит от английского popular. Однако, не много общего в терминах поп-музыка и попса. Кстати, международное слово кич – это тоже, не совсем синоним термина, л котором идёт речь. Попса – это нечто наше, советское или пост-советское. И это во всём – во всех видах искусства и даже в политике. Но особенно, в музыке, так как этот вид искусства – наиболее массовый. *17 - буквально – «живи быстро, умри молодым», англ. Своеобразный анти-перифраз русской поговорки «тише едешь – дальше будешь». *18 - band – группа, оркестр (англ.) *19 - примочками музыканты называют всякого рода технические приспособления, в основном, устройства, посредством которых меняется звучание инструментов и голосов. Ревербератор – электронное устройство для обработки звучания голосов и инструментов; делает звук более объёмным, создает эффект эха *20 - это строчки из песни, которая в середине семидесятых была супер популярной. Как-то раз она прозвучала в одной из телепрограмм, на Центральном Советском телевидении. Потом её пели во дворах, исполняли на танцплощадках, в самых различных аранжировках. Если она и была издана на пластинках, то исключительно малым тиражом. Кто автор – остаётся загадкой. Исключительной красоты мелодика песни вдохновила группу Zвуковая Артель на запись своего варианта. Слова и музыка заметно отличаются от оригинала (примерно также, как отличается сказка про Буратино Алексея Толстого от сказки Карло Коллоди про Пиноккио). Артельский вариант называется В Северном Царстве и включён в альбом Невеста из Авесты, 1993-II. *21 - стратакастер – одна из классических моделей электрогитар. Ещё одна популярная модель гитар – телекастер, предшественник стратакастера. *22 - оборудование, аппаратура – англ. *23 - как следует повеселиться Вернуться на страницу "ЛИТЕРАТУРА"
|
||
|
|
Copyright © oldjohn 2002. All Rights Reserved |
|
