Doktor Trachen in der Zimmer.

9.КАК МЫ ИСЧЕЗЛИ

Рано утром на рассвете, после дикой попойки, выпроводив сердитых с похмелья гостей, кроме Бори, имевшего обыкновение отсыпаться в моей квартире, я взял рюкзак с заранее уложенными вещами и отправился на автостоянку неподалеку от дома.

Подогнав грузовик к подъезду, я вынес на руках легковесного моего товарища, устроил его поудобнее на сиденье, и мы отъехали. Инкогнито.

Решение об исчезновении я принял поздно вечером, когда гулянка была в соку, и потерявшие стыд и совесть гости стали попарно расползаться по темным закоулкам "тусовочного флэта". Бесстыдник Боря усердно овладевал девушкой Наташей, прислонив ее к холодному бедру одноименной ванны, стоявшей на кухне рядом с газовой плитой. Я зашел в кухню кинуть на огонь чайник, и стал свидетелем. Влюбленные не обратили на меня никакого внимания. Я вернулся в гостиную, где мы до того беседовали на темы искусства с моим любимым клавишником Мариной К. И тогда у меня созрел этот зловещий план.

10.ИЗ ПУТЕВОДИТЕЛЯ

Я еду по Северному шоссе уже в сотый раз, наверное. Впечатления вполне соответствуют духу и букве туристического путеводителя по ущелью реки Варзоб. Горы здесь потрясающе живописны, хотя, как утверждают знатоки, Кухистан суть жалкая пародия горной страны Памир. К склонам ущелья лепятся бесчисленные экзотического вида кишлаки, вперемежку с европейской архитектуры пансионатами, отелями, коттеджами.

Весенний день в разгаре, на дороге стало много машин, в основном это фиаты местных жителей и американские дизельные грузовики. На обочинах чумазые мальчишки торгуют сигаретами и самодельной водкой. Шашлычники застилают дорогу завесами едкого аппетитного дыма, от которого режет глаза и течет слюна. Оживленная дорога в горах. Войной здесь и не пахнет. Но меня по-прежнему не оставляет чувство грустного одиночества. Почему?

Сколько веселых дней и ночей провели мы с друзьями на дне и склонах этого ущелья. Облазили здесь большинство холмов и горок (настоящие альпинистские горы начинаются ближе к Анзобскому перевалу). Дом отдыха с голубым бассейном. Тенистый сад, в ботанических дебрях коего любящей рукой садовника укрыты от нескромных взглядов упитанные кустики индийской конопли. Беседка на сваях над рекой, шум которой перекрывает иногда костяной грохот исполинских валунов, которые, перекатываясь по дну, сталкиваются друг с другом, настолько мощное здесь течение.

Бархатно-черное, как глаза таджикских женщин (очи чёрныя, очи жгучия), небо, испещренное млечными россыпями, пронизанное метеорами и изборожденное летающими тарелками. Места обетованные без тягостной борьбы за жизнь. Без прозябания. Где только одна реалия принимается безусловно. Любовь. Религия.

Многочисленные знакомые из Северных стран в довоенное время старались проводить здесь летние отпуска. И, уезжая, с сожалением воздыхали. Для них пребывание здесь было волшебным путешествием. Мои скитания по чужбинам всегда завершаются возвращением на родину. Эта страна суть живой эталон музыки, которую я всегда слышу. Счастье состояние души.

Каким мне стать, чтобы ты меня любила?

11.БАНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Последняя сигарета, выкуренная наспех и без удовольствия. Последняя лужица на бетонной плите аэропорта, сделанная моей собакой. Блестящее от слез лицо жены, стоящей в толпе, облепившей изгородь таможни.

Душное сумрачное чрево военно-транспортного "ила".

Еще несколько кажущихся бесконечными минут, и нагруженный людьми и багажом "борт" круто взмывает вверх. Курс - северо-запад. Следущую лужицу моя собака сделает на изумительно густой, зеленой и сырой траве военного аэродрома под Оренбургом.

Herba futbolica installed.

She was not Queen, she was а punk...

И вот я в Питере, на Пушкинской на 10. Я несколько опоздал в этот легендарный дом, бывший некогда негласным центром всего российского андеграунда. К моему появлению осенью 94-го от былой супертусовки остались жалкие ошметки. Большинство андеграундщиков ушли в большой бизнес, отбыли на Запад "с концами".

Сижу на кухне у художника Вити С-ва, бывшего душанбинца. Пьем вкусную немецкую водку с "волшебным" голографическим портретом Григория Распутина. П...м, как это здесь принято, об искусстве. У Вити здесь картины его отца, давно живущего в Израиле. И - несколько собственных полотен. Витя пьет, кочумает, подрабатывает в этом же доме сантехником. У него семья - жена, двое сыновей-отроков и необычайно добрая и умная собака породы колли. Витя "непродающийся" художник, пишет мало. Поэтому нищ. А ныне дела совсем плохи. Одна радость: живыми выбрались из ада гражданской войны. Радость естественно переросла в жуткую депруху, которой обыкновенно привечает Россия всякого вновь прибывшего ее обитателя.

Вспоминаем наш Город, выискиваем в памяти общих знакомых (с Витей мы познакомились только в Питере). Обычный базар беженцев и переселенцев. Разговоры неизменно снижаются до бытовухи и местных богемных сплетен с упоминанием довольно громких имен. О чем говорили при свечах осенними вечерами 94-го года на мрачных кухнях Пушкинской 10? "Г-ков? Да это такой пидар... Жулик, плагиатор, бездарь. А эта сука, Б-ский - за копейку маму родную удавит! Просили помочь нашему фонду. Он же богатый, вон, целый дом себе купил под собственный театр. Говорит: я своим горбом заработал, а дармоедов кормить не буду. А этот, М., ведь какая умница был, пока в своей мастерской х... сосал и от кэгэбэшников картинки прятал. А потом эта ебаная перестройка. Фээргэшники его купили, всего, с яйцами. Из Нью-Йорка не вылазит. В Питер возвращается только на зиму, пописать. Копирует себя на продажу. За последние три года ни одной новой работы - одни копии. В картинах что-то есть, вернее, было раньше. Но, если разобраться - такая поебень. А иначе бы и не покупали его в Европе. А жлоб какой - на черной "вульве" на Пушкинскую заруливает, сигары курит. Одет как бандит. У такого и денег на бутылку занять заподло. Недавно встретил его на лестнице, идет с шампанским, с ним его немец-галерейщик и две бляди-малолетки. Говорю: Саня, чего не зайдешь ко мне, работы покажу. Некогда, говорит, как-нибудь потом. А в глазах читаю: Да на хуй ты мне со своими работами усрался!.. Все, все скурвились. За доллар любой из этих "великих" кому угодно ж... подставит. Ебаная перестройка!" Обычный питерский базар в кругу гениев-неудачников.

По здешним меркам, Витя здесь неплохо устроился - имеет мастерскую, живет с семьей в четырехкомнатной квартире, которую ему выделил фонд "Свободная культура". Работает здесь же, при доме, сантехником. Его коллеги по ЖЭКу - бывалые, неунывающие, сильно пьющие, много в жизни посидевшие сорокалетние седые мальчики. Они Витю уважают, считая незаслуженно обиженным судьбой гением. Кое-как живет семья художника-сантехника. Жена, по профессии экономист, моет полы в подъездах дома. Двое сыновей - чернявые кучерявые хулиганы - учатся в школе. Уроки готовят при свете свечки, электричество отключила злая мэрия, пытаясь таким образом выкурить из "ничейного" дома вольных художников, вселившихся на заре перестройки в аварийный дом. Люциан Долинский, гениальный живописец из Таджикистана, поселившийся здесь, сказал мне с пафосом безумца, что во дворе дома на Пушкинской 10 находится "центр российского флага". Мэрии, точнее, ворам и бандитам, из которых она состоит, очевидно, глубоко наплевать на всю великую российскую культуру и наивный идеализм ее адептов.

Вид из окна на пятом этаже- классический петербургский двор-колодец, как бы приглашающий любого желающего к самоубийству.

Беготня по полузатопленным вонючим подвалам с разводным ключом. Пьянки со слесарями да редкими знакомцами вроде меня. вечные ссоры с затюканной бытом и безденежьем женой... Она страшно боится, что Виктор сопьется. Интересный народец - эти жены художников с Пушкинской. Прозябают, но неразлучны с постепенно спивающимися мужьями. Описанный процесс не изучен в динамике. Видимо, общий подход к этой теме неприемлем. В каждой из этих, в основном, молодых женщин теплится надежда, что настанет день, и их непутевые, но гениальные супруги будут, наконец, признаны и оценены по достоинству. И жизнь в своем падении вниз, развернется на 180 градусов и... сказка станет былью. Или пылью. Большинство местных гениев считает себя людьми самодостаточными, а потому абсолютно ничего не делают для достижения общественного успеха. Многие даже картин не пишут. Я видел старожилов, которые последние несколько лет вообще не брали в руки кисти. Может быть, они поступают мудро, хотя и непонятно для окружающих. Вспомнились строки покойного поэта Ника Буланова из спецгорода Заречного, где делают атомные бомбы и плодят шизофреников: "Стоит ли быть, старина, для того... чтобы, набив живот, сесть и… удобрить того, кто и так не живет?" Один питерский мудрец сказал: здесь побеждает только тот, кто умеет ждать. Своего часа. Наука "не-делания", подробно описанная Кастанедой, по всей видимости, есть главная премудрость для "чудака на букву "м", который то ли сдуру, то ли спьяну решил избрать местом своего обитания эту непонятную страну под названием Россия.

Вите-художнику 36 лет. Он одет как вся местная богема - в какие-то замусоленные лохмотья. Это еще и влияние питерской моды. Ходить плохо одетым здесь почитается за некий шик. Витя вечный похмельщик. И всегда - с доброй и беспомощной улыбкой на заросшем густой черной бородою измученном плохим питанием и бытом лице.

Скупой на лирические отступления Витек роняет несколько фраз, которые можно было даже не запоминать: настолько они банальны.

- Не пишется здесь. Не работается. Город холодный и чужой. А ехать больше некуда.

И я понимаю, что не лень говорит в нем. Апатия входит здесь в газовый состав атмосферы. Даже такие сильные люди, как, например, член партии С.-Р. Борис Викторович Савинков, размазываются в соплю. Трансценденталистам бедовствовать гораздо легше. Рефлексии.
 

Чтобы это понять, мне потребовалось прожить в Питере почти полгода. Я привез сюда с собой из Душанбе 20 килограммов моих гениальных рукописей и студийных записей, гитару "subMarina" и жену (подлую изменщицу) с двумя центнерами ее шмоток, парфюмерии, бижутерии и галантереи.

Я прибыл сюда с умозрительным стремлением заняться восхождением на местный рок-н-ролльный Олимп. Но мне пришлось без выходных работать шофером грузовика, развозить по ларькам пиво и водку. Я пил почти каждый день, приползая поздно вечером с работы. И с утра пораньше отправлялся слушать симфонию дня - соло напарника матом, бесчисленные занудные шоферские истории, порою - просто пьяное скотское мычание в сопровождении звона бутылок в ящиках и рева мощного трехосного ЗИЛа на фоне исторических и культурных достопримечательностей Северной Пальмиры.
Денег хватало только на еду и бытовые нужды. И чтобы жить и есть, нужно было все время работать. На стихи и музыку не доставало ни времени, ни эмоций. Да и кому они были здесь нужны? Долгими вечерами шляясь по Невскому с пивом, я всматривался, вслушивался, внюхивался в город. Но так и не воткнулся и не врубился. Я почувствовал себя в роли "старого хиппи" из замечательной песни Шевчука:

"Да, делать нечего вылазят волоса,

Придется завтра мне пахать на провиант.

Лежу и слушаю, как воет эмигрант,

Какая там у них в Америке тоска!"

Мои волосы не вылазили, они стали седеть. Вскоре, благодаря разводу, я уехал из Питера, оставившего у меня самое мрачное впечатление (кажется, там повсюду пахнет трупами, а большинство людей - психически больны). После Питера любое место в России могло показаться светлым райским уголком. Мы не полюбили друг друга.

12.ВО СНЕ МЫ СПУСКАЛИСЬ ПОД ГОРУ

Помнишь ту поездку в Шамбалу? Первые дни ноября 1991 года. Душанбе. Это был маленький подарок судьбы нам с тобой. Подарок в стиле господина Бользена из фильма "17 мгновений весны" - осенний пикник в живописных горах. Последняя осень.

Первые дни ноября в Сталинабаде чудесное время вроде "бабьего лета" в России. Университетский пансионат, куда мы прикатили на задрипанном редакционном "жигуленке", пустовал. Знакомый сторож, симпатичный местный паренек, одолжив у меня ведро бензина, попросил нас присмотреть за хозяйством и уехал на своем "москвиче" в соседний кишлак, на свадьбу к брату. А мы несколько дней наслаждались "одиночеством вшестером" (были еще двое моих друзей-гитаристов со своими женщинами) на песчаном берегу Кофирнихона, в окружении трехсотметровых скал, образующих устье ущелья Ромит. Позже, зимой, здесь случилась война. Партизаны-боевики стали в пансионате лагерем. Они, выражаясь по-военному, "контролировали вход в ущелье". Их отсюда выкуривали несколько дней правительственные войска при помощи САУ (самодвижущиеся пушки на колесах) и вертолетов. Мятежники, в конце концов, отошли вглубь в горы. Несколько ракет, пущенных с вертолетов, разрушили и сожгли дотла уютные деревянные домики-коттеджи пансионата. И не стало еще одного райского уголка. О перипетиях героического сражения мне поведал во время совместного "пыханья" на моем флэту знакомый солдат-водитель САУ. Солдата звали Сэнди. Sleeping sand. Дома по вечерам он читал трактаты Ницше под музыку Гайдна, а с утра до вечера грохотал своей смертоносной машиной на горных серпантинах.

Вероятно, мы были последними гостями пансионата. С утра до ночи мы бродили по окрестным горам-долам, окрашенным в золотые спокойные тона азиатской осени. Лазили по скалам. Пищу готовили на костре, и прохладная ночь настигала нас у костра, жадно поедавшего сухие пихтовые ветки. мы приехали сюда отдохнуть от Города, поэтому не взяли с собой ни гитару, ни алкоголь. Это было большей частью молчаливое, философское путешествие. Шоссе стремится в Шамбалу.

День второй или третий. Пляж, заросший высоким кустарником какой-то невиданной, сказочной породы. Естественный, реликтовый пляж. Видимо, мы - первые, кто оставил след на этом песке. С утра и целый день на теплом песке вдвоем в полусне, в полуобъятиях. Это ноябрь?! не веря, восклицаешь ты. Ноябрь, ноябрь, - отвечаю я, и зачем-то уточняю: такая точно погода стоит в Раю. Откуда мне знать о погоде в Эдеме?

Мы лежим ничком, лицами обратившись друг к другу. Потом, устав притворяться влюбленными, мы отворачиваем лица в противоположные стороны и спим, касаясь друг друга лишь мизинцами ног. Гюрза тактично проскальзывает возле самых наших ног. Река напевает песни, которые никогда и никем не будут востребованы, ведь скоро люди уничтожат друг друга, и планета будет мирно наслаждаться собственной красотой.

Краткое мгновение умиротворенности, когда ни слова, ни мысли ничего не значат. Любовь - не любовь - какая, в сущности, разница? Просто хорошо. Было.

Спустя почти год, когда мы случайно встретились в Москве, и оба мучительно пытались найти тему для разговора, я рассказал тебе свой сон об этом путешествии, о том, как мы лазали на гору за рекой. Ты сказала:

- Не помнишь - мы шли в гору или спускались с горы?

Не ожидая подвоха, ответил:

- Мы спускались вниз. Разве ты забыла: помнишь, как мы спускались вниз?

- Это плохая примета, - сказала ты.

Мы еще немного помолчали, да и разбрелись в разные стороны...
 

Если бы да кабы тяпнула тебя за симпатичную ножку та веревка ползучая, концовка нашего чудо-романчика могла бы иметь трагическую окраску. Мы везли бы тебя очень скоро на задрипанном "жигуле" в Сталинабад, прихватив с собой растерзанный мной в постукусном ожесточении трупик гадюки. За час ты могла бы тридцать раз испустить нежный дух, поскольку горные змеи чрезвычайно ядовиты. Яда той старой, почти полутораметровой толстой змеи хватило бы на твою мелкую массу тела, дабы умертвить младую, нездешнюю плоть, пахнущую зимними российскими яблочками. Жизнь каждого из нас висит на волоске. Тут поневоле станешь мистиком.

Я стоял посреди Москвы. Денег было аккурат на плацкартный билет до Пензы, а еще хотелось кушать. Поэтому мне стало скучно от трудностей жизни в материальной Вселенной. А другой Вселенной я не знал. У меня не было сил на пустой желудок любоваться красотами Москвы и твоей красотой на фоне вышеназванных красот. Кому-то Белокаменная нравится. А у меня уже на вокзале начинает страшно болеть голова. Столица нашей родины суть энергетическая помойка. Ожиревшая сука. Жрица-Жругриха. Биологическая яма (выражение поэта А.Павленкова). Единственным городом, располагавшим к наслаждению его красотой в любом виде и состоянии, был город Душанбе. Ибо здесь наша родина, сынок.. Где родился(-ли), там и сгодился(-ли). А не сгодился(-ли) - звездой накрылся(-ли). А не накрылся(-ли) - так удавился(-ли). А не удавился(-ли) - так застрелился(-ли).
 

...Она всё обещала мне "показать Москву". Это был её любимый город, хотя родилась там же, где ты. Обещание осталось невыполненным, поскольку и её намерение "быть вместе до конца" также оказалось предрассветным лепетом влюблённой магдалинки...

...Ещё она написала твой портрет на листе ДВП размером 1,2 на 1,5 м. Карандашом. Очень профессионально. Стилизовано под фотореализм. Она была профи. Вот кого бы ты пригласил в иллюстраторы своих книг. На портрете, как водится, леннонообразный причёсанный очкарик-красавчик был окружён соответствующим его романтическим занятиям антуражем: Белая Чайка и Гордый Орёл, Парящие Единым Курсом в Небесах Страсти, родимая сладкострунная гитара, телефонный аппарат - верный штурвал капитана тусовки, непременная поэтическая пепельница в виде бронзовой рыбы (индийский hand-made) с аппетитной горой окурков. Одна сигарета дымится, дым красиво взвивается ввысь, образуя кучевые облака с женскими рельефами, на фоне которых летят вдаль влюблённые птицы небесные. Женщины-художницы, по мнению прогрессивных исследователей, ничуть не сексуальнее женщин-преподавательниц фортепьянной науки. Фанерка с нетленным рисунком пошла в дальнейшем на обивку пола в домашней студии. По московско-душанбинской мечте топотали грязными кроссовками честолюбивые и меркантильные доморощенные рокенрольщики. Пока лики не стерлись и не замылись напрочь.

Трансцендентально сохранимо лишь трансцендентное.