Это окна Пути в сияющих лабиринтах Духа, собрание следов, оставленных на винтовой лестнице Сознания, огненные пирамиды в ледяном космосе Присутствия; эфемерность Бытия в абстракции Пустоты

Саша Кю

ОХОТА НА АНГЕЛОВ

или

БОГАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

цыклЪ 01: солнца трепетная плоть

цыклЪ 02: кипящая осень реальности

цыклЪ 03: венок на радостную шею

цыклЪ 04: небо целует в лоб

цыклЪ 05: Лилит

цыклЪ 06: жёлтые трупы листьев

цыклЪ 07: изнанка пустоты

цыклЪ 08: лабиринт кончаний

цыклЪ 09: любовь как способ бытия

цыклЪ 10: неконченое

цыклЪ 11: вертикальные позы сердец

АПОКРИФ № 0,5

К Тебе иду я,
Господи!
Веруйте.
Веруйте!
Истинно – говорю вам –
истинно!
Слово Твое,
с небес
падшее
в мавзолей:
блажен в небесах
покаянный земле,
в Утро уверовавший –
ночью блажен!

1.СОЛНЦА ТРЕПЕТНАЯ ПЛОТЬ


Внутри тебя – утро.
Плавными волнами накатывает заря, мягко обволакивая и лаская, нежно касается она тебя: еле ощутимы эти прикосновения, будто бы и нет их совсем, – но с каждым мигом они становятся все явственнее, ароматом вдохновения овевает заря, переливаются ее голоса, сияя нездешне, густой и тягучей струей из бездонной фляги небес в воронку твоего ока.

ДАР БОГОВ

Под звуки скрипок сладострастных,
в струях хрустальнейшей воды,
он соблазнительниц прекрасных
срывал запретные плоды.

Еще – любил увидеть тени.
Ах! Дар богов – великий дар...
Он собирал пыльцу растений
и гнал архангельский нектар.

ВОЛНЫ ЭРОСА

Отражение глаз приводит в экстаз.
Откровения тел – оправданье любви.
Эротичный Амур проповедует джаз.
Жизнь – в движеньях крови.

Сладострастная нега закроет глаза.
Под Амурские Волны – на крылышках в рай.
Эйфория небес в(o)праве огня.
Отпевание – воплем. Банзай!

ИСТИНА


Застынет в горле хриплый ком.
И я к ногам твоим паду,
и между бедер проведу
своим шершавым языком.

И бешено взбунтует кровь;
я побежден, – но сладок плен.
А мой в веках восставший член
познает тело и любовь.

И возмутится чья-то плоть,
но и ее найдет экстаз:
в дыханьи губ, сияньи глаз
откроет истину Господь!

МАРКИЗА

Цвели златые кипарисы,
звенело солнце у воды.
Я утонул в очах маркизы,
оставив на воде следы…

Она так радостно шептала:
"Мой милый, я тебя люблю!"
И с фаллосом моим играла,
накинув на него петлю.

И я кричал в слезах экстаза,
и целовал ея пупок;
и растворился в ритме джаза
седьмого неба потолок.

И так волшебно, шаловливо
она искрилась – как волна,
что я, влюбленный в это диво,
за ночь испил ее до дна.

И дно раскрыло мне объятья,
и я их принял, как свое...
Из-под разорванного платья
зияло нижнее белье,

а под бельем – спала маркиза,
в соблазне обнажив бедро, –
в тени златого кипариса
цвело Адамово ребро...

СМЕРТЬ КАК ФАЛЛОС

Печаль моя светла,
печали нет предела, –
как тонкая игла
внутри души и тела.

Предвестник сладкой муки,
мой фаллос поцелуй!
В тоске ломая руки, –
танцуй, печаль, танцуй.

В истоме страстной неги
твори свой буйный пир:
не боги – человеки
создали этот мир.

По морю наслаждений
плыви, печаль, плыви;
твой извращенный гений
постигнет суть любви.

В очах моих – ненастье,
в устах моих – пожар;
в припадке сладострастья
прими мой милый дар.

И в северном сияньи
гори, мой Трансвааль, –
пусть над тобой в молчаньи
летит моя печаль.

ДЫХАНИЕ НЕБА

О странные лица
цвета погибшего неба!
С первым криком Младенца
вкусите хмельного хлеба!

Запах нежданной победы
несут по реке дымы –
в прозрачно-густой свободе
последнего дня зимы.

Ах, милый мальчик,
вышедший из волны!
Обними меня крепче
целованьем весны!

Мои ждущие губы
не досчитают до ста...
Чувствуй дыхание неба
за пазухой у Христа!

2.КИПЯЩАЯ ОСЕНЬ РЕАЛЬНОСТИ

Я – острие клинка, направленного в вечность.
Две стороны у лезвия: прошлое и будущее, а я – та грань между ними, что рассекает живую плоть времен до самого основания, и теплые капли дождей стекают по моему лицу на подошву гарды.

СПИРАЛЬ

За край земли, где ландыши в цвету
окутали сияньем твой каприз;
за грань победы – к белому листу,
где крутится подпольный парадиз;

за числа дней, где радостная пыль
осела на нетронутый миндаль, –
между теней, танцующих кадриль,
веди меня, любезная Спираль!

ПАРАЛЛЕЛЬ

Среди абстракции восхода,
в простой гармонии цветов,
мне инспирирует природа
живую параллельность слов.

И я тону в безумных ритмах
и тишине своих шагов,
и время провожу в молитвах,
не оставляющих следов.

И в думах радостных о смерти
не вижу я своей судьбы,
и в странных звуках круговерти
не слышу я ничьей мольбы.

На душу одевая латы,
я не люблю бряцанья лир;
через окно шестой палаты
мне свищет сумасшедший мир.

Но что мне эти искушенья...
И, сколько б мир не голосил,
я поднимусь в Луче Творенья
так высоко, как хватит сил.

И в Пустоте осознаваний,
что души и тела сольют,
увижу я: в тени желаний
парит эфирный Абсолют

САНСАРА-ДЖАЗ

Откушав жирного омара,
усни, великий Пифагор.
В каких слоях Шаданакара
блуждает твой логичный взор?

И, медитируя в природу,
презревший плоти тяжкий плен,
какие видишь ты восходы
сквозь днище бочки, Диоген?

Друзья и истины бледнеют,
когда, исторгнув сладкий стон,
тебя философы лелеют,
великомученик Платон!

Живы ль былые Сиракузы?
Расскажет мухоморный дед,
как получил копье под пузо
веселый дядька Архимед...

А я, в кругу своей сансары,
люблю хорошее вино, –
и, помахав концом гитары,
шагнуть в раскрытое окно.

И там, зависнув в куще райской,
услышать ангелочков хор;
и сочинить им джаз хабальский –
тональность до-диез мажор

КОШКА, ЧТО ЛЮБИТ ДОЖДЬ

Там, где моя победа,
никогда не будет тебя, –
в чашу другого неба
лей брызги дождя.

Встретимся в поисках клада
за краем чужого сна, –
по белому свету лампады
идущие в дверь окна.

В кадрах немых картин
странны сплетения пальцев,
когда я брожу один,
не помня движений танца.

Истину – не обманешь,
в долг себя – не возьмешь:
этой ночью ты станешь
кошкой, что любит дождь

БЛЮЗ ПЕРЕРОЖДЕНИЙ

Посреди толпы дешевых гринго,
пожирающих трофейный шоколад,
я – боксер на мексиканском ринге;
ставки сделаны, и за спиной – канат.

Иль – в рубахе грубой бумазейной,
на жилистой шее нитка бус, –
я – негр на плантации кофейной,
из последних сил хрипящий блюз.

Или – плеть в припадочном разгуле
обратит меня в земную твердь:
я – китайский опиумный кули,
обреченный императором на смерть.

И, не ведая иной расплаты,
испускают жертвенники дым...
Я – убийца, иудеями распятый
рядом со Спасителем своим

И, когда над всеми королями
превозносит пустота души,
ни к чему стегать себя плетями:
цель была б, а средства – хороши.

Или – просто: телу уготован
аристократичный эшафот...
Только я еще не коронован,
а рожден – посмертно – идиот!

ВИДЕНИЕ

Ты видишь – тщетны все страданья,
а небо... Небо – только дно.
Ты видишь – время как дыханье:
деленья нет, оно – одно.

Ты видишь... Стоп! Опять снаружи,
опять не зная – что внутри.
Ты спишь, mon cher... Ты не разбужен.
Открой глаза – иди, смотри!

ЗНАК ОТВЕТА

Зачем я так бессмысленно люблю?
Ведь тот, кого ласкаю и лелею,
накинет на мою талантливую шею
свою бездарную и скользкую петлю.

Зачем один, без цели и желаний,
брожу среди неясных голосов,
и строки несгорающих стихов
я ворошу в кострах воспоминаний?

Зачем я прячусь в ожиданье веры?
Оно есть излияние луны,
и из бездонной мутной глубины
не уведет от радостной химеры.

А песнь любви звучит в моих устах,
и, сквозь небес разодранные сети,
меня достанет сумасшедший ветер
в осенних перечерканых листах

АПОКРИФ N 5

О вы, кому страданье принесло
освобождение от уз людского мира!
Вам дал Господь и парус, и весло, –
плывите по волнам эфира!

Вас ждет небес другая сторона, –
где нет теней, где все любовью полно.
Восстаньте духом – пробуждаясь ото сна;
войдите в ласковые волны!

Вы слышите, – зовут вас голоса,
чуть ранее обретшие свободу:
берите весла и расправьте паруса, –
и в путь по линии восхода!

В прикосновеньях солнечных соцветий
омоют вас архангелы в заре;
и вы, сюда вошедшие как дети, –
как взрослые продолжитесь в игре!

ТАНЕЦ ВОКРУГ ДУШИ

Когда б математическим законам
повиновались спящие цветы,
считал бы я забвенье – моветоном,
стихами б не исписывал листы.

Когда бы вычислял я логарифмы
и смерти дар страшился бы принять,
кокетки музы и шалуньи нимфы
не стали бы меня и целовать.

Когда бы я от альфы до омеги
узнать не возжелал души своей,
меня б любовь оставила навеки
пред океаном сумасшедших дней.

Так пусть, кружащему в безумном танце
с незрячими глазами вкруг огня,
мне сцену осветят протуберанцы,
ниспосланные солнцем для меня

МЯКОТЬ СОЛНЦА

Слово становится солнцем,
это – надмирный свет.
Ангел, звеня колокольцем,
мне произносит завет.

Вещи, явившись в сути,
время свели в кольцо.
В яркой, живой минуте
я открываю лицо.

С кожи сдираю маски,
роли – одну за одной.
Небо дает мне краски,
водит моей рукой.

Есмь, – и хочется плакать.
Плод испустил пыльцу –
спелая, сочная мякоть.
Время идет к венцу.

3.ВЕНОК НА РАДОСТНУЮ ШЕЮ

Оглушающе стрекочут насекомые, солнце свет льет, – потоп сияния, сплошным сиянием до отказа наполнена прозрачность воздуха, я в небо пялюсь бесцельно и бессмысленно, словно очнулся только что из глубокого забытья, а до этого все было длинным бредовым сном; кажется, я лежу на этой полянке вечно, засыпаю иногда, пробуждаюсь, и очередное сновидение тихо улетает и прячется за облака моего мозга…

I

Смотри, как опадают листья
в неведомой стране осенней, –
и некто золотою кистью
ласкает небо в упоеньи.

Смотри, как прах летит по ветру,
чтоб в землю черную упасть, –
и некто, избранный на жертву,
себя пытается украсть.

Смотри, как радуга двойная
соединяет все края, –
и, тело жизни обнимая,

хрипит божественное Я
в преддверии желанном рая:
жестки законы бытия!

II

Сонет сей странный посвящаю
не женщине, ждущей шаловливо,
не мальчику, зовущему игриво:
здесь есть любовь иная, –

что больше, чем стремление двоих
телами слиться воедино.
Сказать стихами, написать картину, –
запечатлеть навечно миг

любви и самоосознанья, –
бедны и краски, и слова.
Остановись. Молчи. Смотри.

И ты увидишь, лишь едва
придет Великое Молчанье,
себя – снаружи и внутри!

III

Да не угаснет вспыхнувшее пламя!
А шар земной – да превратится в куб!
Я гимн любви хочу играть губами
на клавишах твоих прекрасных губ.

И да помогут спящему – проснуться.
Да не утонет истина в словах!
Хочу душой души твоей коснуться, –
и звоном стать в твоих колоколах.

И если нотам придается голос, –
сияет песня светом золотым.
А нить времен – не более, чем волос.

Свяжи ее, – и тенью станет дым;
и я, сорвавший голос, словно колос,
соединюсь с дыханием твоим!

IV

Страданье – истины дороже.
Ты видишь истину, mon cher?
Прекрасно зная, что ничтожен, –
с кого же ты берешь пример?

Не с тех ли, что слепым безумьем
исходят, все кругом губя?
Ты наливаешься раздумьем...
Да полно! Помнишь ли себя?

Сорви же дивное растенье,
лишь уловив цветка томленье:
оно раскроется, как стих.

Очнись, услышь из этой комы
те голоса, что так знакомы:
зовут живые – лишь живых!

V

Затворник, гордо одинокий,
инок смиренный и нагой,
от мира бренного далекий,
одним лишь хлебом и водой

тщедушное питая тело, –
что знаешь ты о жизни сей?
Скажи – куда исчезнет небо,
когда угаснет свет очей?

Молчи; твори свои молитвы,
остановив желаний бег, –
великий тактик и стратег
жестокой неотступной битвы...

Прошедшему тропою Бритвы
подарит крылья талый снег!

VI

Он – дождь, идущий по следам,
бесшумный дождь в твоей ночи.
И капли прикасаются к устам,
и шепчет он: молчи! молчи!

Он – дым, что падает с ветвей;
следы, ведущие к дождю.
И ветер за пределом дней, –
и шепчет он: люблю! люблю!

Он – тень, что тает поутру,
когда невидимый восток
окончит странную игру.

Туда, дыханье затая,
где ты – как воздуха глоток...
И шепчет он: моя! моя!

VII

Талант – коль даден таковой –
увы, удачи не прибавит,
когда Амур стрелу направит
в тебя недрогнувшей рукой.

Коль мы – мишени для богов
(быть может – их забавы ради!),
не их проси ты о награде:
Ее - молитвами стихов.

Когда б любовь – по мере силы –
твой дерзновенный зад щадила,
ты был бы ангел – иль святой.

Останови любую ересь, –
и с щедростью наделит Эрос
тебя своею красотой!

VIII

Пора! Напялю черные очки
как траур по ушедшей смерти, –
пусть бесятся желаний черти,
с души снимая все крючки.

Господь! Ты дал мне дар поэта.
Крест – впереди, и я – беру суму.
Я жду: паденья иль расцвета –
любое с благодарностью приму!

И я хочу из рук Твоих напиться;
такой как есть перед Тобой стою.
Любовию наполни жизнь мою,

дай сил неведомых налиться, –
чтобы с душой своей соединиться
в людьми утерянном раю!

IX

Вот нить – и ей Творец Единый
наш мир соткал, как гобелен.
Здесь есть и уголь, и рубины:
рубин не превратится в тлен,

а уголь... Он сгорит за час –
и тьму наполнит огоньками;
или – умрет, родив алмаз,
в земле шлифованный веками.

И люди так же: кто-то ярко
сгорит в предчувствии венца;
другие – тлеют, как огарки,
и ждут бесславного конца;

а третьи – за небесной аркой
проснутся волею Творца!

X

Среди блестящих кринолинов,
в густой ликующей толпе,
волшебной лампой Алладина
я освещаю путь к тебе.

А ты плывешь – стройна, прелестна
как лебедь белый поутру;
одаришь взором – я воскресну,
отнимешь взор – и я умру.

Ты в силах сделать так, чтоб я
недолго меж теней бродил
и много дел еще свершил:
ты – смерть моя и жизнь моя!

Ведь ангел, крыльями бия,
грехи мои уже простил...

XI

Я сгину иль пойду по следу, –
и сохранит печаль моя
лишь пораженья и победы
из всех фрагментов бытия.

Но эта память есть слепая
проекция моих шагов.
Живу ли я? Иль – умираю?
И какова печаль богов?

Когда усну я у дороги, –
узрит ли кто мою красу?
Пустую жизни полосу

в обрывок римской белой тоги
сверну – и в жертву принесу.
Но что мне скажут боги?

XII

Венок на радостную шею
удумал я себе надеть;
к финалу близится идея,
преображенная во твердь.

И вот – уже сонет последний
соизволением Творцов,
вручивших мне на время гений
сложения сиих стихов.

Я благодарен им за это,
и помолю у них пока, –
по завершении венка
продолжить роль мою поэта

и поддержать меня в эфире
до окончанья жизни в мире!

4.НЕБО ЦЕЛУЕТ В ЛОБ

Да, это сон… но сон, исполненный жизни, сон, в котором жизни – больше, чем в яви, только в самой отъявленной яви чувствуется такая же полнота и сила жизни, прекрасность ее – и иллюзорность, и так же остро и ярко ощущается смерть, гроздьями, волнами нот рассыпанная, разбрызганная, расплесканная в мелодии жизни, и пусть сознание нереальности не погубит изумительной, невесомой, дымчатой странности этого танца… и важно не забыть о том, что это – сон… но сон, исполненный жизни, сон, в котором жизни – больше, чем в яви, в самой отъявленной яви…

I

Любовь! Открой свои права,
ведь я – в твоих руках.
Из праха возрастут слова –
и возвратятся в прах.

Слова – не более чем смерть,
а смерть – не выше слов.
Тот, кто способен умереть, –
к рождению готов.

Рожденье – тайна, что дана,
как самый лучший дар.
Когда любовь во вкус вина
своих добавит чар, –

я жизни радостный нектар
испробую сполна!

II

Наложено заклятье на уста,
лишь ты разрушить чары в силах:
твоих прикосновений милых
не выдержит земная суета.

Захочешь ли открыть уста мои?
Мне не страшны ни каторга, ни смерть, –
когда б умел надежду я иметь,
молил бы Бога о твоей любви.

Пусть грешен я, – быть может, Бог простит
и, устали не знающей рукою,
меня твоей любовью осенит.

От моего безумного покоя
дан ключ тебе природою самою, –
но знает ли природа, что творит?

III

Пространство взором онемелым
мне говорит: уснуть! уснуть!
Дух осени владеет телом, –
а телу стоит отдохнуть.

Доходят ли мои молитвы
до тех, кто управляет мной?
О как остры все грани бритвы!
И как желанен мне покой!

Горит, горит огонь желаний!
Но помоги мне, ангел мой...
Ведь ты уже прошел все грани, –
и, пролетая над землей,

дари предсмертные лобзанья
идущим следом за тобой!

IV

Как символ дорогих минут –
вино внутри стеклянных трубок,
которое из кубка в кубок
переливают, но не пьют.

Вино, что ждет красивой смерти
в твоих прелестнейших устах,
на легкость в мыслях и словах
заменит страх небесной тверди.

Вино, которое устало
бродить в сосудах слов моих,
преображаясь в странный стих,
прольется через край бокала.

Оно – как я. Пора настала, –
и я к устам своим приник.

V

Невы мятущаяся плоть
в гранитные тиски заключена;
стремились так гиганты побороть
богов – но лишь достигли дна.

И этот город – парадиз для тех,
кто не искал бесславного конца...
Вглядись, – как проступает смех
сквозь тень прекрасного лица;

как, мутной вязью на стекле,
Аврора – чуть полуодета –
идет по стынущей земле
в минутах юного рассвета.

Ее ль ты ждешь, усевшись на весле
с гримасой дряхлого кокета?

VI

Дыханьем жаркого гарема
опалены желанья дев;
и, солнце, словно диадему,
тебе на голову надев,

они спешат подставить лица,
глаза и губы для того,
чтобы тобой навек напиться
во дни позора твоего.

Глаза их – словно изумруды:
грозят, ласкают и поют;
их губы от святого блуда
не стонут и не устают;

а лица их... Спроси Иуду, –
таких нигде не продают!

VII

... А этот город дьявольски красив
и дерзок, – точно нет его прекрасней;
он может не проститься, обольстив, –
но оттого не станет он ужасней.

И день последний не коснется черт
его, – он вечен, как художник тот,
что от тоски открыл пустой мольберт
и набросал забавных восемь нот.

К лицу ему и ладан, и кумар;
и жизнь, и смерть здесь пишут откровенья.
Когда в очах туман, – в крови пожар;
он холоден – и полон возбужденья.

Тебя, мой друг, он выпьет, как нектар, –
и как победу примет пораженье!

VIII

Ах, прекрасная Елена!
Я – сатир, а Вы – гетера:
из морской Вы вышли пены,
ну, а я здесь – для примера.

Станет пепел сигареты
Вам наградой за измену;
я же просто кану в Лету
к славе шлюхи Мельпомены.

Даже если грани неба
нам откроют суть победы, –
пролетев в коляске Феба
всю туманность Андромеды,

мы окажемся навечно
в тех краях, где смерть беспечна!

IX

Тебя ласкает день ушедший,
ты пьешь целительный бальзам:
еще свободы не обретший –
уже внимаешь небесам.

В твоей горсти вода живая –
любовь, блаженство и покой!
Приоткрывая двери рая,
в заре лицо свое омой.

И знай, что в этом мире гипса
иной любовью ты любим:
она толкает в воды Стикса,
чтоб стал ты ввек неуязвим.

И в нитях целостных материй
ты разгадаешь смысл мистерий.

X

Вот следствие прекраснейших удач:
когда душа летит, а кровь инертна.
И ты уже не властвуешь, палач, –
а я не жду, пресыщенная жертва.

Уже мертва безумнейшая страсть;
тотчас любого, кто ее коснется,
испепелит обещанная власть, –
сама же в пыль и прах вернется.

И только ты, блаженная природа!
Что скажешь ты, когда огонь
по повелению безумного урода
тебя уложит на свою ладонь

и, от восторга брызгая слюной,
расправится с твоею чистотой?

XI

Солнце расплавит очи
в белый густой сироп.
Темные-темные ночи
небо целует в лоб.

Взоры луны тоскливы,
свет ее – смерти холоп.
Медленно и красиво
небо целует в лоб.

Солнечной лихорадки
неизлечим озноб:
небо в последнем припадке
на перекрестке троп

положит на обе лопатки
и поцелует в лоб.

XII

Венок второй я завершаю, –
да не возьмет его пожар!
Что будет дальше – я не знаю:
быть может – мой окончен дар;

быть может – дивной красотою
он расцветет еще сильней
и станет верною тропою
в трясине заповедных дней.

Но от него я не зависим:
теперь я знаю путь и цель.
Пусть и не столь глубокомыслен, –
но, полюбив свободы хмель,

не стану больше до доски
плести могильные венки!

продолжение на следующей странице               вернуться на страницу "Литература"

Copyright © oldjohn, 2003. All Rights Reserved